И гости рассмеялись.
Из кухонной двери вышла Нинель Федоровна с огромным подносом, за края которого торчали острые пики шампуров.
За столом завыли от радости и снова столкнулись стаканами.
Заметив Меркурьева, Нинель Федоровна кивнула и тихонько к нему подошла, как только утвердила шашлыки в центре пиршественного стола. Она слегка подтолкнула Меркурьева в коридор, вышла следом и плотно прикрыла за собой дверь.
– Давно они закусывают? – спросил он.
Домоправительница вздохнула:
– Минут двадцать. Да как вы ушли, так они сразу и сели. Двадцать минут, а водки уже как не было. Сейчас велю еще одну в морозилку положить, там всего две осталось…
– После еще двух бутылок им будет наплевать, холодная водка или кипяток!..
Нинель Федоровна улыбнулась.
– Может, еще десерта хотите, Василий Васильевич? Есть шоколадный торт с вишней, «Черный лес». Не желаете? Дурной сон, – добавила она и вздохнула. – Куда нам всем деваться? Где работу искать? Да не в том дело! Я в этом доме всю жизнь провела, вот с таких лет!
Она показала рукой, с каких именно лет.
– А… остальные гости? – спросил Василий Васильевич. Он точно знал, что в темном коридоре за ним кто-то следил, но кто?.. – За ужином были все или в доме еще кто-то есть?
Нинель Федоровна покачала головой:
– Все. У нас места мало, да и не сезон. Еще одна особа должна пожаловать, но предупредила, что будет поздно. А почему вы спрашиваете?..
Меркурьев сказал, что интересуется спиритическими сеансами, а по его сведениям, на таком сеансе должно присутствовать как можно больше людей.
– Да какие там сеансы!.. Все глупости, дамские штучки! Или вы тоже… в духов верите?
Меркурьев пожал плечами.
– Хозяйка, – заревели из столовой. – Хозяйка, водку неси!
– Извините меня, – шепнула Нинель Федоровна. – Я должна подать.
Странное дело. Выходит, в вестибюле никого быть не могло. Но ведь кто-то переложил книгу и задел при этом чашку!
Василий Васильевич вошел в гостиную, где все было приготовлено для спиритизма – круглый стол в центре под лампой, какие-то бумаги с нарисованными символами, тарелка со стрелкой, похожая на часы.
Меркурьев взглянул на тарелку.
– Любопытство одолело? – спросила Софья. – Или скука? Заняться нечем? Пойдемте гулять! Дождя нет, сейчас на море так романтично и страшно! Вы любите, когда страшно?
– Вы все время были здесь?
– То есть?!
– После ужина вы перешли в гостиную все вместе?
Софья взглянула на него иронически.
– А что такое?
– Да, да, мы все пришли сюда, – нетерпеливо сказала Кристина. – Только вас ждем! Без вас наша колдунья вызывать Канта отказывается. Мы ее уговаривали, уговаривали, а она ни в какую!..
– Я не колдунья, – возразила Антипия. – Я посредник между мирами. Так научил меня великий Сантана. Слишком тонка междувселенная ткань, но зато как прочна! Преодолеть ее могут единицы. И я преодолеваю, когда мне позволяют высшие силы.
Меркурьев прошел к буфету, подумал и налил себе джина и тоника. Лед приятно клацал и шипел в газированной воде.
– Странная штука, – сказал он. – А мне показалось, кто-то разговаривал в коридоре. В том, что ведет к чугунной лестнице.
– Правда, классная лестница?! – спросила Кристина. – Между прочим, подлинный модерн, железоделательный завод во Франкфурте, там клеймо стоит. Начало двадцатого. Века, я имею в виду! Я потом непременно ее сфотографирую.
– Да этого модерна по всей России сколько угодно. – Стас пожал плечами. – Кругом один модерн!
– Да ладно. И потом, тут немецкий модерн!
– Он везде одинаковый.
Софья, которой надоели дети с их препирательствами и Василий Васильевич с его тугоумием, взяла его под руку и спросила, когда они пойдут на маяк.
– Прямо завтра, – немедленно согласился Меркурьев. – С утра.
Софья тонко улыбнулась.
Выходит, обстановку она оценила правильно, и ее ожидает осенний прибалтийский легкий роман с привкусом тумана и кофе, с запахом опавших буковых листьев. Осталось только придумать, как утром нарядиться, чтобы поразить инженера. Софья была уверена, что поразить его ничего не стоит.
– Давайте свет гасить, – сказала Кристина. – Антипия, мы же должны выключить свет?
– Духи приемлют только тьму. Из тьмы выходят, во тьме существуют и во тьму возвращаются. Свет для них слишком беспощаден.
Стас выключил электричество, а Кристина поплотнее задернула шторы. Последовательница великого Сантаны и посредник между мирами затеплила свечу в бронзовом канделябре. Василий Васильевич наблюдал с большим интересом и заметил, что свечу она зажгла обыкновенной пластмассовой зажигалкой, очень деловито, и так же деловито спрятала зажигалку в недра своих шелков.
– Садитесь вокруг стола, – произнесла Антипия особенным голосом. – Беритесь за руки и думайте о том, что хотите узнать. Ни один из вас не должен сомневаться, иначе дух не явится.
– Никто ни в чем не сомневается, – пробормотал Василий Васильевич.
Справа от него оказалась Софья, сразу же вложившая в его ладонь пальцы, а слева Стас. У него рука была большая и до того влажная, что Меркурьеву немедленно захотелось вытереть свою о брюки.
Светом свечи были озарены только середина стола и лица сидящих. Антипия закрыла глаза.
– Мир теней и снов, мир тонких иллюзий, откройся перед нами, яви нам обитателей своих, – начала она, закрыв глаза. – Мы, находящиеся по эту сторону стены, смиренно просим отправить к нам посланника, дух великого Иммануила Канта. Пусть явится он на короткое время, ответит на наши вопросы, поможет разрешить неразрешимое, увидеть невидимое. Слышно ли меня там, по ту сторону?
Свеча потрескивала, и отдаленно шумело море: шу-уф, шу-уф.
– Слышит ли меня повелитель теней и снов?
Меркурьев вздохнул. И тотчас же его правую руку легонько сжали тонкие пальцы Софьи.
«Неужели это я сижу тут в темноте и жду, когда мне явится дух Канта, – подумал Василий Васильевич. – Что со мной такое?!»
Свеча затрепетала, пламя заметалось из стороны в сторону.
– Понимаю, – нараспев произнесла Антипия. – Ты близко. Я жду тебя.
Она покачивалась из стороны в сторону как заведенная. Слабый отсвет пламени то ложился на ее лицо, то оно совсем исчезало во мраке.
«Что я знаю про Канта? – продолжал думать Василий Васильевич, которому совсем нечем было заняться и стало неинтересно. – Знаю, что он философ, написал «Критику чистого разума», жил в Кенигсберге, и горожане сверяли по нему часы – он всегда в одно и то же время проходил по одним и тем же мостам и улицам. Больше ничего не знаю. Философию в университете нам читали плохо, без огонька. Да мне было не до философии!..»