– Да за ним его собутыльник закрыл, и все дела, – сказал Стас с досадой. – Чего вы придумали на пустом месте детектив?! И менты считают, что ничего криминального, несчастный случай! Оттуда то и дело кто-нибудь падает! С маяка!
Виктор Захарович словно воспрянул духом:
– А ведь так могло быть! Один ушел, другой за ним запер! А я голову сломал, кто ночью по дому ходил! Выходит, никто и не ходил!
Василий Васильевич сказал, что все это очень легко проверить. Завтра надо спросить запившего друга, и сразу станет ясно.
– Если он до белой горячки не допьется, конечно, – добавил Меркурьев разумно.
На соседнем стуле он сгруппировал тарелку с утиной ногой, помидор, соленый огурец, ломоть хлеба. Вся контрабанда помещалась на льняной салфетке, чтобы можно было связать, как узелок, и донести.
Он не хотел, чтоб еду Антипии отнесла Нинель Федоровна.
Василий Васильевич, пряча узелок за спиной и продвигаясь к двери задом наперед, пожелал всем доброй ночи.
– Бог даст, без происшествий, – сказала Нинель. – Ну, отдыхайте, отдыхайте! Завтрак попозже будет, чтобы все выспались.
Василий Васильевич взбежал по пологой деревянной лестнице, оберегая свой узелок, прислушался – было тихо, никаких подозрительных разговоров, – и постучал в соседнюю с собственной дверь.
– Кто там? – отозвались приглушенно. – Я уже легла.
– Это я, – прошипел Василий Васильевич. – Поесть принес.
Какое-то время ничего не было слышно, потом раздалось шуршание, шаги, и дверь приоткрылась.
В свете торшера Василий Васильевич увидел блестящий глаз.
– Еда, – сказал он и сунул в проем узелок. – Открывай.
Глаз моргнул. Потом дверь медленно распахнулась, и он вошел.
Комната вещуньи была такой же большой, как и его собственная, но какой-то другой. Окна оказались с другой стороны, не так стояла мебель, и обнаружился маленький эркер – точная копия того, в котором они сегодня завтракали с Кристиной. В эркере помещались круглый столик и два стула.
В распахнутой створке окна шумел буковый лес, а моря почти не было слышно.
– Мне кажется, я заболела, – шмыгая носом, призналась духовная дочь Сантаны.
– Разумеется, – согласился Василий Васильевич. – Целый день на ветру в каких-то лохмотьях!..
– Сари – самая удобная одежда в природе.
– И самая теплая, – подсказал Меркурьев. – Где свет зажигается?
В этом доме он у всех то и дело спрашивает, где зажигается свет!..
Он развязал салфетку с утиной ногой и рядом выложил соленый огурец и хлеб. Получился натюрморт.
– Садись и поешь, – предложил Василий Васильевич.
– Спасибо, – уныло отозвалась Антипия, приткнулась к столу и первым делом откусила огурец.
Василий Васильевич устроился напротив, молодецки закинув ногу на ногу. Антипию он рассматривал, совершенно не стесняясь.
Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Кожа на лице оказалась очень белой, на носу немного побрызгано веснушками. Кончик этого самого веснушчатого носа чуть-чуть загибался вверх, придавая лицу смешливое выражение. Маленькое ухо – Меркурьеву было видно только одно – плотно прилегало к голове, в мочке три дырки, но никаких серег.
Антипия мельком взглянула на него и вздохнула.
– Ты же была смуглая, – сказал он первое, что пришло в голову. – А сейчас белая.
Она опять вздохнула.
– У меня сто литров тонального крема, – объявила она. – Можно обмазаться с головы до ног.
– Зачем? Ты что, актриса?
Она помотала головой – нет, не актриса.
– Я вегетарианка, – объявила она и взялась за утиную ногу. – Как ты думаешь, Всевышний покарает меня, если я это съем?..
– Всевышнему нет никакого дела до твоего рациона, – сказал Меркурьев. – У него полно других забот. Ешь.
Ровными квадратными зубами она впилась в ногу, закрыла глаза и застонала.
– Каф фкуфно. Гоф нифево факофо не ефа, – призналась она.
– Если ты год не ела, – тоном собственной бабушки назидательно молвил Меркурьев, – неудивительно, что заболела. Ешь.
Он хотел спросить, откуда она узнала про тело – до того, как они увидели его в траве за маяком. Он хотел спросить, с кем она разговаривала в коридоре, когда он ее поймал, а еще, как она дурит людей, вызывая духов, но решил со всем этим повременить.
Василий Васильевич выбрался из-за стола, нашел на комоде маленький электрический чайник – у него в комнате тоже был такой, – налил воды и включил. Потом вышел, велев ей дверь не закрывать, и вернулся с круглой пузатой бутылкой под мышкой. В руке у него был лимон.
– Узбекский, – сказал он, показывая ей лимон.
Она помычала и покивала, хищно обгладывая утиную ногу.
– А больше нет?
Василий Васильевич развел руками:
– Ну, извините! И это от сердца оторвал, контрабандой доставил!.. Нужно было пойти и поужинать.
– Ты знаешь, – объяснила она, поедая хлеб, – мне так хотелось все с себя смыть!.. И грим, и запах тюрьмы, и воспоминания о мертвеце. А без грима я… не могу.
– Зачем тебе грим? Чтобы дураки больше верили?
– Не-не-не, – она помотала головой, белые волосы разлетелись в разные стороны, и она неловко заправила их за ухо, стараясь не запачкать жирными от утки пальцами. – Если бы я говорила все, что говорю, и выглядела бы, как я, мне вообще никто не поверил бы.
– Я так и сказал. С точкой во лбу и черными волосами до пояса тебе проще морочить людям голову.
– Точка называется «бинди», и я не морочу головы.
– Да, конечно. Ты вызываешь дух Канта, и он является!
Она насупилась.
– Дух Канта ни при чем.
– Тогда в чем дело?
Она доела хлеб и вытерла пальцы о теплые пижамные брюки. Василий Васильевич обратил внимание, что на ее пижаме вышита овца. Спереди овечья морда, устроившаяся щекой на облаках, а на спине – овечий зад с хвостом. Хвост свисал с облака.
– Я не могу тебе рассказать, – Антипия посмотрела на него виновато. – Правда, не могу.
– Ты секретный агент?
– Нет, но рассказывать не стану. Ты все равно ничего не поймешь.
– У меня высшее образование, – предупредил Василий Васильевич. – И я кандидат технических наук!
– В общем, – продолжала Антипия, – ты все правильно понимаешь. Есть игра, маскарад. Это просто… видимая часть происходящего. А есть невидимая, и этого я не могу объяснить, не спрашивай меня!..
– То есть никакой дух не является? Стол не стучит, блюдце не вертится? Правильно я понимаю?