Оруэлл | Юрий Фельштинский, Георгий Чернявский | страница 85 | LoveRead.ec

Существенным дополнением к названным работам была рецензия на книгу Ф. Боркенау «Тоталитарный враг» , опубликованная в «Тайм энд тайд» 4 мая 1940 года. Боркенау показал глубокое сходство между советским и нацистским режимами, которое ранее по сугубо политическим причинам не замечали ни правые, ни левые. «Имущие классы, совершенно естественно, желали верить, что Гитлер защитит их от большевизма, а социалистам, также естественно, невыносимо было признать, что человек, истребивший их товарищей, сам социалист», — писал Оруэлл.

Оруэлл обратил внимание на еще одно сходство — кампании ненависти, которые использовались как нацистами, так и большевиками: «Что касается кампаний ненависти, беспрестанно разжигаемых тоталитарными режимами, они вполне реальны, пока длятся, но каждый раз продиктованы лишь потребностями момента. Евреи, поляки, троцкисты, англичане, французы, чехи, демократы, фашисты, марксисты — кто угодно может оказаться Врагом Общества Номер Один. Ненависть можно обратить в любом направлении по первому знаку, как огонь паяльной лампы».

В значительной степени этой же теме была посвящена написанная чуть позже статья «Вспоминая войну в Испании» . В отличие от книги «Памяти Каталонии» это были не мемуары, а рассуждения о жестокости войны, навеянные собственным опытом. Оруэлл приходил к неутешительному выводу, что о жестокости рассуждают тенденциозно, исходя из политических пристрастий: «Недавно я набросал перечень жестокостей, совершённых с 1918 года до сегодняшнего дня; оказалось, каждый год без исключения где-то совершают жестокости, и трудно припомнить, чтобы хотя бы раз и левые, и правые приняли на веру свидетельства об одних и тех же бесчинствах. Еще удивительнее, что в любой момент ситуация может круто перемениться, и то, что вчера еще считалось бесспорно доказанным бесчинством, превращается в нелепую клевету — лишь оттого, что иным стал политический ландшафт» . Автор приводил примеры того, как по чисто политическим соображениям «ложь приобретает статус правды». Так сама история становилась небесспорной, что могло быть свойственно и демократическим обществам, но оказывалось совершенно неизбежным для тоталитарных: «Если Вождь заявляет, что такого-то события “никогда не было”, значит, его не было. Если он думает, что дважды два пять, значит, так и есть. Реальность этой перспективы страшит меня больше, чем бомбы» . Отталкиваясь от испанских событий пятилетней давности, Оруэлл считал, что искажение или даже полное отрицание исторических фактов калечит человеческие души и превращает общество в сборище душевных инвалидов, преступников, служащих диктатору.

Писатель интенсивно работал: сотрудничал в ряде лондонских периодических изданий, читал массу книг — публицистику, воспоминания, прозу, поэзию — и стремился по возможности объективно оценить эти произведения в рецензиях и обзорах, продолжал выступать со статьями и эссе по принципиальным вопросам политики и культуры.

В это время Оруэлл заметил изменения в собственном стиле работы. Он перестал писать первые варианты своих произведений пером и многократно их исправлять, а то и полностью переписывать, иногда по несколько раз. 14 июня 1940 года он записал в дневнике: «В последнее время, когда я пишу обозрение, я сажусь за пишущую машинку и сразу его печатаю. До недавнего времени, шесть месяцев тому назад, я никогда этого не делал и сказал бы, что я не умею этого делать. В самом деле, всё, что я писал, писалось по крайней мере дважды, а мои книги обычно три раза — некоторые места даже пять или десять раз» . Постепенное накопление писательских впечатлений и опыта, совершенствование таланта привело к переходу через какую-то качественную грань — он стал писать намного легче и свободнее, хотя по-прежнему отделывал текст, пусть и напечатанный на машинке.

Впрочем, писатель, верный своей самокритичной манере, неоправданно приписывал переход от пера к машинке тому, что он, стремясь побольше заработать, стал меньше заботиться о качестве написанного. Конечно, стоимость жизни в Великобритании в военные годы резко возросла, снабжение по карточкам было скудным, свободный рынок продолжал функционировать, но по заоблачным ценам. Однако материальные заботы всё-таки не были главным в его жизни, и публикации 1940–1941 годов наглядно демонстрировали растущую мощь оруэлловской политической журналистики.