Декабристы - читать онлайн книгу. Автор: Оксана Киянская cтр.№ 62

Есть все основания считать эту думу написанной в конце 1824 года или даже в самом начале 1825-го. Во-первых, следует, по-видимому, признать правоту Фомичева: в думе отразились впечатления от совместной с Бестужевым поездки Рылеева в соседнее с Рожественом (Рождественном) Батово. В частности, строки, описывающие реку Оредеж («Между гор, как под навесом, / Волны светлые бегут / И вослед себе ведут / Берега, поросши лесом»), перекликаются с сентябрьским (1824) письмом Бестужева матери с описанием посещения Батова: «Местоположение там чудесное… Тихая речка вьется между крутыми лесистыми берегами, где расширяется плесом, где подмывает скалы, с которых сбегают звонкие ручьи. Тишь и дичь кругом, а я пять дней провел на воздухе, в лесу, на речке» . Очевидно, «на воздухе, в лесу, на речке» друзья обсуждали окружающий пейзаж — и это обсуждение отразилось и в поэтическом, и в эпистолярном текстах.

Как известно, Рылеев представил эту думу в московскую цензуру уже после получения цензурного разрешения на публикацию всего сборника (22 декабря 1824 года) . Скорее всего, к моменту сдачи рукописи сборника в цензуру автор просто не успел дописать это произведение. Более того, смысл его самым тесным образом перекликается с политической ситуацией именно второй половины 1824 года.

В основе думы лежит отмеченный В. И. Масловым еще в начале XX века автобиографический момент: «Село Рожествено, упоминаемое в думе, хорошо известно было Рылееву, так как родовая деревня его Ботова (Батово. — О. К.) находилась по соседству с этим селом. Возможно, что какие-нибудь глухие предания о царевиче, сохранившиеся среди местных жителей ко времени Рылеева, могли побудить поэта приняться за обработку сюжета об Алексее» . К этому следует добавить: «глухие предания» могли быть связаны с тем, что село Рожествено Царскосельского уезда в начале XVIII века было действительно подарено Петром I сыну.

Комментируя думу, Маслов отмечал, что «на этот сюжет мог натолкнуть Рылеева и близко знакомый ему Александр Кор-нилович, который также интересовался личностью царевича, разыскивал для этого материалы в петербургских архивах и в конце 1821 года (19 декабря) представил в Общество любителей российской словесности статью под заглавием «О жизни царевича Алексея Петровича». С тех пор мнение о статье Корниловича как возможной основе этой думы воспроизводят все исследователи и комментаторы. Однако статья эта не была опубликована и даже в рукописи не сохранилась ; следовательно, судить о степени ее идейной и фактографической близости с думой Рылеева достаточно сложно. Скорее всего, эпизод беседы сына Петра I с монахом был выдуман поэтом.

Зато если соотнести эпизод рылеевской думы с историческим контекстом, становятся вполне очевидны «уподобления», о которых писал Булгарин. Монах, уговаривающий Алексея Петровича восстать против «отца и царя», рассуждающий о «гибели церкви православной» и о том, что «всё презренно»: «Предков нравы и права, / И обычай их священный, / И родимая Москва», — почти дословно воспроизводит обвинения, предъявленные Голицыну Серафимом, Фотием, Шишковым и их сторонниками. Подобно тому как вымышленный монах, герой рылеевской думы, смущал царевича Алексея, реальный монах — архимандрит Фотий — смущал Александра I. Так, его высокопреподобие писал императору в апреле 1824 года, что «сатана», нашедший себе пристанище в голицынском министерстве и Библейском обществе, «умыслил смутить всю поднебесную», ввести «новое какое-то христианство, хуля же и осмеивая чистейшее, святейшее, первых времен христианство, отвергая учение святых отцов, уничтожая святые Вселенские Соборы, поругая всякое благочестие Церкви Христовой». «Новая религия», насаждаемая Голицыным и мистиками, согласно Фотию, «хулит и порицает… вечные законы, предания Церкви нашей, богослужения наши». Естественно, что именно от императора Фотий ожидал «спасения» православной веры, и — в помощь царю — предлагал даже конкретный план действий:

Именно позиция «ревнителя» «Церкви Христовой» трактуется Рылеевым как причина заговора царевича Алексея. В ситуации второй половины 1824 года основная идея думы «Царевич Алексей Петрович в Рожествене» могла быть прочитана следующим образом: в «карбонарстве» — заговоре против законной власти — оказывались виновными вовсе не церковные реформаторы, а, напротив, их противники, борцы за чистоту веры и конкретно архимандрит Фотий. Таким образом, смысл думы оказывался схожим со смыслом оставшегося неопубликованным предисловия.

Очевидно, Рылеев надеялся, что московские цензоры, в меньшей степени затронутые падением министра, чем петербургские, пропустят думу в печать, тем более что попечителем Московского учебного округа, отвечавшим за работу цензоров, до лета 1825 года оставался князь Андрей Оболенский, друг Голицына. Однако столь откровенно «проголицынское» произведение цензор, профессор Московского университета Иван Давыдов, пропустить в печать всё же не решился.

По традиции, идущей от Ю. Г. Оксмана, последней по времени написания законченной думой считается «Наталья Долгорукова», написанная летом 1823 года . Однако в свете вышеизложенного более поздней следует признать именно думу «Царевич Алексей Петрович в Рожествене».

Стихотворение Рылеева «Я ль буду в роковое время…», известное также под позднейшим названием «Гражданин», — пожалуй, самое известное из его произведений и самое сильное по накалу гражданского пафоса:

Стихотворение явно отсылает читателя к опубликованному в 1820 году «Временщику». Их тексты роднит ожидание близкого народного мятежа во имя «свободных прав», бунта, который наверняка будет сопровождаться «тиранствами». Очевидно, что мятеж должен был произойти из-за жестокости и кровожадности «временщика», отбирающего у народа «права», лишающего селения «прежней красоты». Очевидно также, что лирический герой обоих стихотворений противостоит деспоту, но в то же время не солидаризуется с мятежным народом, в первом случае ограничиваясь лишь гордым презрением, во втором — призывом всех честных «юношей» «разгадать» свою судьбу, стать «Брутами» и «Риегами» и обратить народное недовольство в нужное русло.