Пост 2. Спастись и сохранить - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Глуховский cтр.№ 15

Машинист отгоняет их от путей протяжным сигналом. Потом приходится гудеть еще раз, когда перед ними возникает в темноте ручная дрезина, груженная какими-то бидонами.

— Тормози! Вон там, гляди! Тормози, снесем сейчас! — орет начпоезда подслеповатому машинисту.

Поезд со скрежетом замедляется, едва успевает — чтобы не снести занимающую пути ветхую колымагу. Та еле тащится, на рычагах мучаются двое тщедушных стариков.

— Еле ж дышат, шайтаны! — вскипает Лисицын. — Погуди еще!

— Да толку?

— Давай тогда я хлопцев крикну, скинем их с пути вручную.

Начпоезда глядит на него неодобрительно:

— Куда ты их скинешь? А обратно на рельсы кто их поставит?

— Сами пускай себя ставят! У меня срок — в Ярославле к рассвету быть. А им это свое дерьмо в бидонах — не к спеху. Видишь, вон, расплескать боятся!

— У людей жизнь! — с осуждением говорит раковый. — Что ты тут, прискакал с Москвы и все знаешь?

— Это тут при чем?! Я и не с Москвы вообще, а ростовский!

— Ну и тем более! Это дорога не для вас тут, а для них, чтобы они, как ты выражаешься, дерьмо тут свое катали по ней туда-сюда! Других-то дорог, считай, нету! Как людям жить?

— Ты, бать, наглеешь! — Лисицын опускает руку на нагайку.

— А ты поездий-ка тут с мое, — отворачивается начальник поезда. — И тогда будешь к людям по-другому!

— Я по таким местам катался, куда ты б в жизни не сунулся! И сейчас едем, чтоб ты знал, не прохлаждаться!

Раковый прикладывается к своей фляжке опять, угощает и машиниста. Старичье на дрезине снимает шапки, машет ими извинительно, совсем в тепловозном свете ослепнув. Куда-то показывает шапками вперед. Машинист разворачивает склеенную скотчем карту.

— Там скоро стрелка будет, — говорит он. — Километра через три. Они туда съедут, видать. Вам тоже лучше будет… Чутка потише ехать. Чтобы уж точно рассвело.

Лисицын раздувается, собираясь заорать, но всматривается в этих двух старых чертей на дрезине — кабина тепловоза теперь прямо над ними нависает — и, только цыкнув зубом, стравливает из груди лишний воздух.

— Ладно.

Начальник кивает, но отпить из своей фляги казаку не предлагает все равно. А Лисицыну это бы сейчас было не лишним. Слишком много всякого приключилось с ним за этот бесконечный день.

Еще добрых три четверти часа они тащатся за этой рухлядью.

Раковый еще хочет ослабить фары, чтобы не так слепило ездоков, но уж этого ему Лисицын сделать не позволяет:

— Шайтан его знает, что там впереди.

— Да то же самое, что и тут, — начпоезда хмыкает. — Россия ж, брат, везде одинаковая, кроме Москвы. Не знаю, что вы и завоевывать-то там намылились. Тут бы вона сначала все причесали.

— Не в свое дело рыло-то бы ты не совал!

Начпоезда поводит плечами, а Лисицын, дав ему отпор, думает еще над ответом.

— Мы должны обратно собрать все, что было потеряно.

— Кому должны?

— Отцам нашим!

— Отцу ты своему должен только одно — пережить его, чтоб ему тебя хоронить не пришлось! — вздыхает начальник поезда. — А с этими завоеваниями-то смысл в другом.

— И в чем же? — Лисицын пытается навесить на лицо ухмылку.

— Да просто чтоб завоевывать. У России другого смысла нету, кроме как больше делаться. Все жертвы, все лишения — всегда ради этого и были. Чтоб только расти дальше. Зачем мы терпим? Чтоб отцам за нас стыдно не было, вона сколько они нахапали. А отцы куда ж столько хапали? Почему жизнь в голоде, в очередях? Чтоб дедам за них стыдно не было. А дедам зачем столько земли было? Зачем деды страх терпели, головы на фронтах клали, в лагерях гибли? Чтоб прадедам не было стыдно за них — при тех-то ого-го сколько земли взяли! Другого оправдания ж нет. Расти надо, и все тут, и пропади все пропадом.

Начпоезда оглаживает свой зоб.

— А на хуя, спроси вот хоть кого, нам столько земли? Что с ней делать?

— Детям передать, — отвечает Лисицын. — Та вообще, что это за разговорчики!

Он свою нагайку уже в руках вертит, хочет, чтобы раковый ее видел. Сам нагаечку плел, сам в пчелином воске вываривал. На конце кисточка сделана.

— Ну так я не военный человек, гражданский, мне свое мнение иметь не запрещается! Так вот… Дело не в детях, друг ты мой ситный. А дело в том, что как только мы жрать остановимся, оно сразу разваливаться начинает. Потому что такую жизнь можно терпеть, только пока смысл есть. А смысл такой, чтобы дальше пухнуть. Другого смысла нет.

Он сплевывает на пол.

Лисицын так и крутит свою плетеную нагаечку в руках, но в дело ее пустить никак не может. Только говорит начальнику поезда:

— Все ты брешешь, паскуда.

— Ну вру так вру. Ты поди съезди за мост-то, погляди, что там. Что там Аркадь Михалыч хапать намылился. Не то ли, что его папашка в кровище…

Дальше Лисицын уже стерпеть не может. Разворачивает нагайку и хлещет зобатого гада по харе, самой кисточкой рассекая ему скулу. Начпоезда валится на пол, зажимает рану, юшка брызжет сквозь пальцы.

— Не сметь! Не сметь про Государя императора, мразь! Не сметь про монаршее семейство!

4

— Эй! Ваш-бродь! Вставайте, скоро будем!

Лисицын вздрагивает — открывает глаза. В руке все еще зажата рукоять нагайки. Рядом часовой стоит. Начпоезда с перебинтованной харей — красное протекло — отворачивается. Машинист поглядывает на подъесаула забито, заискивающе.

Над железной дорогой поднимается красное солнце. Земля голая, нищая, снега нет, травы нет. Впереди в тумане, как в пороховом дыму, пустой город. Обычный город — понатыкано всякого вразброд и вразброс.

— Ты бывал тут? — спрашивает у машиниста Лисицын, продирая глаза. — Где этот пост их?

— Дальше, на самом мосту через Волгу.

— Сбавь ход. И останови нам пораньше. Отправим вперед людей.

Лисицын распахивает дверь, ежась на стылом ветру, ждет, пока ему откроют в вагоне. Там все таращатся на него сонно, кроме сотника Жилина. Жилин бодр и зол.

— Подъезжаем! — сообщает ему Лисицын. — Выставляй пулеметы, разведчиков ко мне, буди второй вагон. Полная готовность.

Раздвигают первые боковые двери, высовывают в проемы свои жала пулеметы. К ним тут же подтягиваются казачки — покурить. Врывается в вагон воздух с улицы. Люди недоуменно переглядываются:

— Чем это так несет?

Лисицын и сам чувствует: кисло пахнет. С непривычки глаза даже слезиться начинают — а он-то думал, это от ветра холодного. И чем дальше едут, тем хуже воздух. Даже, кажется, и кожу уже пощипывает.