Седьмое небо - читать онлайн книгу. Автор: Элис Хоффман cтр.№ 33

Дэнни привык к тому, что он самый умный, но он знал не все. К примеру, он понятия не имел о том, что в новогоднюю ночь Рикки с Эйсом договорились перейти от поцелуев к чему-то намного более серьезному, или о том, что это Рикки предложила оставить свое окно незапертым. Может, он и разбирался в биологии с математикой, но уж точно не подозревал, что Рикки намеревалась надеть розовую атласную пижаму, от которой Эйс, когда он наконец влезет в ее окно, потеряет голову. Как и о том, что сам Дэнни, притулившись на туалетном столике в ванной, выглядит ужасно одиноким. Как он вообще это выносит? Становилось страшно: а вдруг одиночество может быть заразно? — и, несмотря на жалость к нему, хотелось отойти подальше.

Праздник устроили в доме у Вайнманов, как и собирались, несмотря на исчезновение Донны. Празднику быть, решили они, и не только потому, что Мэри Маккарти уже испекла два пирога с банановым кремом, Эллен Хеннесси сделала чизкейк, а Линн Вайнман освоила приготовление шипучки из терновки. Они приняли такое решение, потому что предстояла последняя ночь десятилетия и другого шанса встретить наступление шестидесятых им уже не выпадет. Им необходимо было надеть серьги и туфли на высоких каблуках, убедиться, что их мужья все еще выглядят очень неплохо в костюмах с галстуками и что они чувствуют себя по-прежнему надежно в кольце сильных рук, танцуя медленные танцы в обустроенном подвале Вайнманов.

Нора Силк изо всех сил старалась сделать так, чтобы в ее доме тоже был праздник. Она надела нарядное черное платье, приготовила сосиски в тесте и сырные шарики и даже разложила их на серебряном подносе. Она смешала хайбол из виски с содовой для себя и безалкогольный коктейль для Билли, однако заставить сына после одиннадцати вечера смотреть с ней вместе концерт Гая Ломбардо по их новому телевизору ей все-таки не удалось. Он уснул на диване, вцепившись в свое одеяло, пока Нора ходила на кухню за новой порцией напитка.

Ночь выдалась холодная и звездная. В такую ночь, оставив двух спящих сыновей и выйдя на крыльцо, можно услышать, как в доме на другом конце квартала играет музыка. Нора захватила с собой бокал и, мелкими глотками прихлебывая коктейль, смотрела на звезды. Десять лет тому назад, за несколько минут до наступления 1950-го, они с Роджером отправились на танцы, а потом он так набрался, что его вывернуло прямо на Восьмой авеню. Нора тогда была влюблена в него до беспамятства. Она отвела его обратно в квартиру, положила ему на лоб мокрый компресс и сварила кофе, такой крепкий, что у него перехватило дух. А потом они отправились в постель, которая представляла собой простой матрас, брошенный на пол, и занимались любовью до самого рассвета. Наверное, он все-таки был лучшим фокусником, чем всегда считала Нора, ведь много лет подряд он заставлял ее верить, что у них всего достаточно. Она стирала пеленки в кухонной раковине и таскала продукты на четвертый этаж, но все это казалось неважным, когда он целовал ее, когда облачался в смокинг и зачесывал назад волосы, смочив их водой, или в тот раз, когда принес ей золотой браслет с подвесками. Если бы у них не было детей, быть может, они до сих пор оставались бы вместе, в Лас-Вегасе, с его скудным багряным освещением, отмечали бы жаркую и хмельную новогоднюю ночь.

Музыка, доносившаяся из дома Вайнманов, причиняла Норе почти физическую боль — до рези в желудке, как будто она напилась прокисшего молока. Кто они, все эти люди, танцующие в темноте? Родители тех детей, которые травят Билли и швыряют в него камнями? Наверное, они неплохие, эти люди: они заходят к своим детям перед сном, чтобы поправить одеяло, заботливо собирают в школу завтраки; как и она, жертвуют очень многим, чтобы их дети могли играть в траве, крепко спать и ходить в школу за руку с друзьями, ничего не боясь. И не их вина — да и вообще ничья, — что она, Нора, в эту ночь чувствует себя единственной в мире, кому не с кем встречать Новый год.

А всего в двух домах от нее, за пятнадцать минут до полуночи, Рикки Шапиро готова была отдать все на свете, лишь бы остаться в одиночестве. Она поняла, что сделала чудовищную ошибку, которая вот- вот может стать непоправимой. Такая простая вещь могла сломать ей всю жизнь. Губы у нее распухли от поцелуев, воспаленная кожа горела. От его прикосновений на груди остались красные отметины, как от ожогов. Если она не будет осторожна, он стянет с нее пижамные штаны, и тогда все пропало. Но ведь никто не может принудить ее к этому, если она сама не захочет. Он казался ей совсем чужим и далеким. И вообще, зачем он ей, что он может ей дать? Ничего. Она разобьет сердце матери, отец будет рвать и метать, а брат скажет: «Какая же ты дура, я ведь тебя предупреждал». В нижнем ящике комода у нее лежало двенадцать свитеров, после школы ее ждал колледж, куча парней умирала от желания встречаться с ней, парней, которые состояли одновременно и в химическом кружке, и в футбольной команде и у которых никогда не хватило бы дерзости поцеловать ее так, как целовал Эйс.

Эти отметины на груди не сойдут много дней. Каждый раз, когда она распахнет блузку, расстегнет лифчик и проведет по ним кончиками пальцев, на глазах у нее будут выступать слезы. Девчонкам вроде нее это ни к чему, вот потому-то Рикки Шапиро и передумала. Ведь если она не остановит его сейчас, то потом уже не сможет остановить.

— Погоди, — сказал Эйс, когда она оттолкнула его, — Это ведь была твоя идея.

Ее родители уехали во Фрипорт, в свой любимый французский ресторан, а Дэнни, бросив своих товарищей из математического кружка в боулинге, отправился на берег ручья за школой — курить марихуану и слушать транзисторный приемник. Ее никогда бы не застукали, но она могла сама загнать себя в угол.

— Я не могу, — пробормотала Рикки.

Она впустила его в окно примерно час назад. Щенка она велела оставить во дворе, и время от времени до них доносилось слабое повизгивание, но они продолжали целоваться, словно обезумев. А потом собачье поскуливание проникло в сознание Рикки, и она запаниковала. Ей вспомнились Кэти Корриган и другие такие же девушки. Они заливали прически лаком и подводили глаза так жирно, что казались избитыми, а порой исчезали за считанные недели до выпуска, усланные зачем-то к неведомой тетушке или дядюшке в какой-нибудь медвежий угол. Возвращались они на следующую осень, мрачные и подавленные, и обращались с ними как с преступницами.

Дрожа, Рикки вывернулась из рук Эйса и встала.

— Ладно, — не стал настаивать Эйс. Он успел скинуть рубашку, но теперь протянул руку, надел ее и принялся застегивать пуговицы, — Ничего страшного.

Рикки дышала часто-часто. Эйсу показалось, что она ударит его, если он сделает слишком быстрое движение.

— Я сделала ошибку, — произнесла Рикки. Она подошла к шкафу, вытащила банный халат и натянула его. — Мы не подходим друг другу, — Она взяла с туалетного столика щетку — дорогую, французскую, с черепаховой ручкой — и размеренными сильными движениями принялась расчесывать волосы, — Ты даже контрольную самостоятельно сделать не можешь.

Она положила щетку, ей хотелось плакать. Эйс вскинул на нее недоумевающий взгляд.

— Ты даже не понимаешь, что тебя оскорбляют!