– Можно назвать это божьим промыслом…
Отодвинувшись так далеко, что подлокотник вонзился мне в бок, я пыталась вырвать руку.
– Не дергайся, – ласково сказал Чезаре, – иначе я посажу тебя к себе на колени.
– Это противоречит протоколу!
– Да кого волнует протокол? Публика жаждет проявлений страсти от двух молодых людей, один из которых красив и не обделен вниманием противоположного пола. – Дож улыбнулся и пояснил: – Я имею в виду себя.
Мои губы растянулись в оскале:
– Попробуй, стронцо. И внимание противоположного пола надолго приобретет для тебя платонический оттенок.
– Как разнообразен лексикон благородных девиц! – Чезаре дернул меня к себе и обнял левой рукой за плечи. – Потерпи, рагацце, сейчас жонглеры закончат и праздник переместится в менее официальные покои.
Чикко возбужденно пыхтела, накапливая жар. Сейчас мы с малышкой кое-что кое-кому устроим.
– Артуро! – негромко позвал супруг. – Ты надел перчатки?
– Да, ваша серенити.
Меня больно потянули за волосы у затылка и, когда голова моя отклонилась, синьор Копальди снял с меня саламандру и опустил в стеклянный шарик футляра.
Саламандры, как оказалось, даже мадженто, – простые создания. Очутившись в прозрачной сфере, они немедленно впадают в спячку.
– Хоть какой-то толк от сморчка-архивариуса, – хмыкнул дож. – Эта развалина, представь себе, прохлопала все документы, которые касаются синьорины Саламандер-Арденте. Божится, что их похитили у него из-под носа. Как думаешь, Филомена, не твой ли достойный синьор провернул эту кражу?
– Эдуардо? Это невозможно! Чтоб наследник да Риальто…
Я запнулась, поняв, что только что совершила огромную глупость. Серебристые глаза Чезаре победно блеснули.
– Торговый флот да Риальто? А ты вовсе не такая дурочка, как можно было бы подумать. Но кроме достойнейшего из смертных есть еще и бессмертный?
– Что?
Чезаре отвернулся к помощнику:
– Артуро, почему они вопят?
– Торжественная часть закончилась, ваша безмятежность. Публика требует поцелуя.
– Понятно. Дражайшая супруга, наша беседа переносится на другое время. – Дож встал, потянув меня за собой. – Встретимся за столом. Ах, чуть не забыл. Негоже разочаровывать подданных. И пусть утешением тебе послужит мысль, что поцелуй был мне не менее отвратителен.
Мягкие губы Чезаре накрыли мой рот, и я замерла. Без нашлепки ощущения были совсем другими, это раздражало. Супруг, видимо, испытал удивление. Его рот замер на мгновение, потом пришел в движение, и, вместо того чтоб пристойно отстраниться, этот стронцо обхватил меня за талию обеими руками, прижал к себе и…
– Ваша серенити, – бормотание Артуро разбило кокон тишины, в котором я очутилась, – еще не время.
Когда меня отпустили, я пошатнулась на ватных, ставших слабыми ногах и опустила занесенную для пощечины руку.
Почему моя слюна не отравлена? Это было бы так чудесно!
Дож смотрел на меня со странным удивленно-сокрушенным выражением:
– Прости, дорогая, мне нечем тебя утешить.
– Что?
– Мне понравилось.
И стронцо Чезаре, насвистывая под нос, удалился. Видимо, чтоб уязвить меня еще больше, в его правой руке подпрыгивал стеклянный футляр со спящей Чикко.
– Умница, – сказала Маура, ведя меня под руку по длинному коридору, – держалась как настоящая королева.
– Он забрал мою саламандру!
– Но ведь не убил? – Карла держала меня под другую руку. – Улыбнешься пару раз или заплачешь, и тебе ее вернут.
– Он не дает мне развод.
– А ты потребовала развода прямо на троне?
– До или после поцелуя?
И чертовки захихикали.
– Меня чуть не стошнило, – соврала я.
– Нечем тебе тошнить, – отрезала Таккола и сунула мне в рот печеньице.
«Значит, голова кружилась от голода, – решила я, энергично жуя. – И слабость от этого, и путаные мысли. Одной водой жив не будешь».
– Куда мы идем?
– Переодеваться. За ужином дож с догарессой могут выглядеть менее официально.
– И умыться тебе надо, – вздохнула Панеттоне, – с краской я переборщила.
– А я говорила!
– Потому что лестница длинная, с подножия лица донны догарессы не рассмотришь.
– Ужин пропустить можно? – перебила я разгорающийся спор. – Попросить что-нибудь принести в спальню?
– Такое поведение расценят как приглашение в постель, – фыркнула Карла, – и десятки предупредительных рук втолкнут к тебе тишайшего супруга.
– Хоть будет возможность поговорить с ним без лишних ушей.
– Поговорить? Именно!
Лица Такколы под маской видно не было, но я была уверена, что фрейлина гаденько ухмыляется.
В спальне я бросилась на кровать и закрыла глаза, позволяя окружающим делать со мной все, что они сочтут нужным. Щеки ощущали прохладу мокрой ткани, которой меня протирали, волосы потрескивали от костяных гребней и щеток, туфельки сняли, чтоб надеть другие.
Смертный, бессмертный. Чезаре хотел узнать о вампире. За ужином я должна поведать супругу ровно то, что заставит его отложить исполнение супружеского долга.
– Карла, – тихонько позвала я.
– Да, драгоценная донна.
– Как именно вампиры зачаровывают смертных?
Тишина меня удивила, и я открыла глаза. На постели рядом со мной сидела синьорина Маламоко, а синьорина да Риальто как раз запирала двери спальни за последними горничными.
– Что именно ты хочешь знать, Филомена?
– Все, что поможет мне изобразить жертву.
Маура присела рядом с подругой, ей тоже было интересно.
– Глаза, – сказала Карла. – Сначала вампир ловит твой взгляд, так, что ты не можешь его отвести, а потом как будто проникает в твою голову.
– Как при этом выглядит сам вампир?
– Как красавчик, – хихикнула Маура, но испуганно прикрыла рот ладошкой.
– Вот сама и рассказывай, – обиделась Таккола.
Подруга пожала плечами и сняла маску.
– Если бы нашей аквадоратской Львице требовалось противостоять экселленсе, тут, разумеется, ей понадобилась бы твоя консультация. Но Филомене лишь нужно знать, как не устоять. Поэтому, пожалуй, у меня получится лучше. Итак, вампир замирает, как кошка перед прыжком, его глаза начинают мерцать красным, пока не становятся похожи на рубины. Он не шевелится, не дышит, не моргает.
– Что чувствует жертва в этот момент?