– Хочешь сам открыть дом? – спросила она мальчика, положив тяжелый ключ ему на ладошку.
Сэм кивнул, и Поузи подняла его, чтобы он смог вставить ключ в замочную скважину.
Вдвоем они открыли тяжелую дверь, и солнце осветило путь во тьму закрытого ставнями особняка. По памяти Поузи нащупала на стене выключатель. Холл вдруг затопил электрический свет, и все они взглянули на великолепную люстру, висевшую над ними на высоте двадцати футов.
Вся мебель пряталась под белыми простынями, на полу лежал толстый слой пыли, взметнувшейся в воздух, когда Сэм побежал к величественной консольной лестнице. На глаза Поузи навернулись слезы, и она зажмурилась под натиском образов и запахов своего детства, маман, Дейзи, папы… а когда вновь смогла открыла глаза, то увидела, что Сэм призывно машет ей рукой с верхней площадки лестницы, поднялась к сыну, и они вместе отправились осматривать дом.
Джонни тоже понравился особняк, хотя с очевидными оговорками о необходимости ремонта и затрат на содержание.
– Он просто огромный, милая, – заметил Джонни, когда они сидели на кухне за старым дубовым столом, где перед мысленным взором Поузи тут же возник яркий образ Дейзи, раскатывавшей тесто для пирога. – И ему, очевидно, нужна некоторая модернизация.
– Естественно, ведь он пребывал в запустении более четверти века, – согласилась Поузи.
Обосновавшись в доме, они сразу начали обсуждать, как лучше использовать особняк, чтобы получить некоторый доход в дополнение к военной пенсии Джонни. Оба сошлись во мнении, что после модернизации они могут открыть в доме мини-отель с полупансионом, то есть предоставлять гостям «ночлег и завтрак».
По иронии судьбы, отслужив столько лет в вооруженных силах, Джонни прожил мирной жизнью совсем недолго, он погиб через несколько месяцев всего в двух милях от Адмирал-хауса на узком повороте дороги от металлических зубьев уборочного комбайна, ударивших его по голове. В наследство от Джонни Поузи осталась его пенсия и пара полисов страхования жизни. Она также унаследовала поместье своей бабушки, умершей на пару лет раньше, и положила в банк деньги, полученные от продажи Манор-хауса в Корнуолле. Еще она получила небольшое наследство от матери, умершей от воспаления легких (этот факт Поузи по-прежнему находила странным, ведь маман подолгу жила в Италии) всего в пятьдесят пять лет.
Она подумывала о продаже Адмирал-хауса, но приглашенный ею для оценки агент по недвижимости сообщил, что нынче мало кто может себе позволить купить поместье таких размеров. Даже если она найдет покупателя, то вырученные за дом деньги будут значительно ниже его реальной стоимости.
Кроме того, она обожала этот дом: только что вернувшись домой после стольких лет разлуки – и после ухода Джонни, Поузи остро нуждалась в этих родных и уютных стенах ее детства.
Поэтому она решила, что если будет соблюдать экономию и пользоваться своими сбережениями и вложениями для пополнения дохода, то они сумеют прожить и втроем.
Все те одинокие и мрачные дни первых месяцев без Джонни жизнерадостная и неприхотливая натура Ника давала Поузи бесконечное утешение, и она с радостью наблюдала, как ее малыш растет, превращаясь в счастливого и довольного ребенка и забавно ковыляя на еще неустойчивых ножках по огороду, Ник дарил ей надежду на будущее.
Разумеется, Нику было проще; он не тосковал по тому, кого никогда не знал. А вот Сэм уже достаточно вырос, чтобы осознать леденящий ветер смерти, пронесшийся по его жизни.
– Когда вернется папа?
Поузи помнила, как долго после смерти отца он каждый вечер задавал ей один и тот же вопрос, и ее сердце разрывалось от муки и жалости при виде смятения в больших синих глазах сына, так похожих на глаза Джонни. В конце концов Поузи, собравшись с духом, сообщила ему, что папа больше не вернется. Что он взлетел на небеса и теперь наблюдает за ними оттуда, тогда Сэм перестал спрашивать.
Поузи стояла, прислушиваясь к шипению начинавшей закипать воды. Размешав ложку кофейных гранул с молоком, она добавила в чашку горячей воды.
Бережно держа чашку, Поузи подошла к окну и взглянула на старый конский каштан, он стоически давал поколениям детей богатые урожаи каштанов для игры
[10]. Она заметила, что шиповатые коробочки уже созрели, возвещая о конце лета и начале осени.
Мысль о каштанах напомнила и о начале учебного года – когда мальчики подрастали, Поузи с ужасом ждала этой поры, поскольку она означала покупку новых школьных форм, пришивание эмблем и меток и извлечение из кладовки дорожных чемоданов. Потом, после отъезда сыновей, дом окутывала оглушительная тишина.
Поузи долго и мучительно думала о необходимости отправки ее любимых мальчиков в школу-интернат. Несмотря на то что многие поколения детей, как в семье Джонни, так и в ее собственной, проводили школьные годы вдали от дома, в конце семидесятых годов традиции несколько изменились. Однако она знала по собственному опыту, что такое обучение дает не только образование, но и приучает к самостоятельности и дисциплине. Джонни хотел бы отправить сыновей в хорошую школу – он частенько говорил о том, что их дети будут учиться в его альма-матер. Поэтому Поузи запустила руку в свои вклады, утешая себя тем, что бабушка тоже одобрила бы ее решение, и отправила их в школу в Норфолк; не так далеко, чтобы она не могла позволить себе иногда съездить туда и посмотреть, как они играют в регби или в школьных спектаклях, но достаточно далеко, чтобы у нее не возникало искушения забрать кого-то домой в том случае, если один или другой жаловался, что соскучился по дому.
Чаще всего к ней взывал Сэм – он изо всех сил старался утвердиться и, казалось, постоянно ссорился с кем-то из своих приятелей. Когда же спустя три года Ник последовал за братом, она редко слышала от него хоть какие-то жалобы.
Первое время, овдовев, когда мальчики еще были маленькими, Поузи очень хотелось иметь возможность побыть одной, но, когда оба сына уехали в школу и она наконец получила желанное уединение, в ее душе поселился пронизывающий ветер одиночества, пролетев сквозь эти оглохшие стены.
Впервые в жизни, вспомнила Поузи, просыпаясь по утрам, она пыталась найти повод для того, чтобы вылезти из кровати. Тогда она осознала, что из ее жизни вырвали сердце, и осталась одна пустая оболочка. Из года в год она переживала тяжелую утрату, отправляя мальчиков в школу.
Это ощущение потрясло ее – до этого момента она никогда в жизни не впадала в депрессию, видя в ней лишь признак слабости, однако в тот ужасный месяц, после первого отъезда Ника в школу, она укорила себя в том, что раньше столь легкомысленно думала о расставании с детьми. И тогда она поняла, что нуждается в каком-то проекте, способном отвлечь ее от тоски по детям.