Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мамлеев cтр.№ 83

Данила расхохотался от таких речей Степана.

— Спасибо, Степан. Обо мне беспокоиться нечего. А от квартиры я не отказывался никогда. А во время путешествий, сестра у меня есть, она за всем следила…

— Это хорошо, если сестра, а у меня сестры нет, одно облачко.

И Степан посмотрел в небо. Там было облачко, и он запел. И своим уходящим умом он погрузился в созерцание.

— Свое сознание-то видишь? — ухмыльнулся Данила.

— А чего мне, кроме него, родимого, видеть? — словно проснулся Степан.

— Но провалы, провалы нужны, туда, туда, в бездну, в незнаемое никому… — чуть не выкрикнул Данила.

— Куда ж я без провалов и бездн денусь? Без них мне жизни нет.

Помолчали. Когда Степан вышел из себя и глянул одним глазом на Данилу, Лесомин предложил пивка. Выпили по-российски. Закусили.

— Я так думаю, Даниил, — тихо заговорил Степан, и глаза его сделались такими большими, будто заняли все лицо. — Вот некоторые из наших уходят, улетают бог весть куда, в тот свет, к примеру, по отношению к нашему этому свету. Далеко уходят, одним словом. А зачем далеко идтить? Здесь ведь так хорошо, у нас в Рассее, Москва велика, а мы же с тобой и Рассею тайную обживали в свое время как следует.

Даниил выпил и склонил почему-то голову.

— Ты прав, конечно, но мы им не судьи. Пускай летят себе с богом. А у нас здесь большие дела назревают. Все будет меняться, и наше тайное и великое выйдет наружу. Потому я и решил раскрывать то, что скрыто, просвещать, кто вместит.

Помолчал, а затем прошептал почти:

— Нам, Степанушка, вместе здесь надо быть, со всеми дружками нашими, пока потаенными. И не побоюсь сказать, зреет что-то, зреет. А если на то будет согласие, то такое произойдет. У нас люди совершенно лихие по уму…

И оба они вздохнули, выпили и побрели к автобусной остановке. В автобусе Данила толкнул Степанушку в плечо:

— Ты посмотри, Степан, в глаза мальчика напротив. Неужель не видишь…

Степан ахнул, взглянув. А он, вообще-то говоря, редко ахал, и то только когда глядел внутрь себя.

Наконец сошли на остановке. Степан помахал рукой: «Я месяцок подремлю, Данила, а потом заведусь. План есть». Даниле же надо было съездить в Петербург всего на один день. Чтобы заглянуть там к своему другу одному, по поводу манускрипта. Решил он его добыть и перевести: Данила Юрьевич, одним словом, входил в изощренно-интеллектуальную жизнь потаенной России.

На следующий день он уже оказался в Питере. Манускрипт был представлен и скопирован. Но прежде, чем возвращаться в Москву, Данила внезапно решил посетить наугад Ургуева, Загадочного.

Дикая, темная питерская подворотня, родимый хлам, крысы, кошки, длинный коридор, и он позвонил, постучал, и… да, да, сам Ургуев впустил его к себе. Те же обшарпанно-мистические комнатушки и странно-меняющиеся глаза Ургуева. Но внезапно его взгляд застыл. Они сидели друг против друга за столом. Данила не знал, что сказать. Ему показалось, что Ургуев вот-вот пропадет, а потом окажется где-то сбоку, за окном. Но Ургуев, не сводя неподвижно-застывшего взгляда со стула, на котором сидел Данила, вдруг громко заговорил. Так по-особому громко, что Данила чувствовал, что звук идет со всех сторон. Тем не менее слова были ясные:

— Устал я у вас, Данила. По-человечьи думать устал. Это очень тяжело и несуразно, поверь мне, мой друг. Словно кирпичи на мизинце таскать. Есть другие способы все понять. Я вот съезжу в Сибирь к своему старому, дореволюционному еще другу, человек он, кстати, только наполовину, и уйду туда, где мне ясней. И там поработаю, поскребу по мирам…

— Жаль, очень жаль, — взяв себя в руки, возразил Данила. — У нас здесь невиданно.

— Согласен. В Рассее все невиданно. Я люблю. Но пойму там, у себя. Я на Рассею еще лучше взгляну, проникну и пойму ее, как вы сами не сможете…

И Ургуев захохотал. Он никогда не хохотал раньше, и смех его был нелепо и бесконечно торжествующим. Он даже подпрыгнул от радости и исчез. Где-то хлопнула дверь. Куда он делся? В ту дверь, в ту стену, или он там по темному коридору блуждает вне себя от радости?

Данила встал, немного пошатываясь от всей ауры этой комнаты. В сознании вдруг возник глаз Ургуева — проницательный, доброжелательно-непостижимый, застывший от своего недоступного человекам ума.

«Этим умом он вскрывает суть вещей, суть миров», — подумал Данила.

И где-то из темноты раздался голос:

— Не просто суть, а скрытую суть всех вещей открывает он своим умом…

Скрытую суть, Данила Юрьевич, а это совсем другое, чем простая суть…

Так-то.

Данила улыбнулся и спокойно вышел из комнаты. Голосу же он помахал рукой и пробормотал сам:

— Мы тоже с усами.

— Не сомневаюсь… — как эхо прозвучал ответ.

На улице ему стало совсем легко и светло. «Но мы тоже по-своему познаем об этом скрытом», — подумал Данила и опять улыбнулся, ибо увидел в себе доброжелательный взгляд Ургуева.

Через несколько часов Данила прибыл в Москву.

А на следующий день позвонила ему Алла и объявила, что назавтра назначено празднество — возвращение Станислава. И назначено оно у Дальниева, на его московской квартире, в семь вечера. Приглашен только узкий круг своих.

Действительно, к этому времени стало уже совершенно ясно, что Станислав вернулся и стал нормален. «Он до безумия нормален, до безумия», — говорила Ксюша. Его нормальность чуть-чуть даже пугала Аллу. «Он никогда не был таким раньше», — думала она.

Станислав вел себя тихо, смиренно, исполнительно, голоса и то не повышал. «Будешь смирным после такого», — разводил руками Толя, муж Ксюши.

Иногда он лишь затаенно смотрел в окно на луну. Но потом закрывал глазки и ложился спать. И ни одного истошного воя во сне.

«Это даже неприлично», — хихикала в уме Ксюша. Но все-таки всех близких объяла радость: какой ни есть, а теперь он с нами, и, видимо, до конца. Его только старательно оберегали от всяких полуфантастических слухов, проносящихся по Москве.

Поэтому Дальниев предупредил Аллу, чтоб она со Стасиком пришла чуть попозже, к восьми часам, ибо будет у него тип и с ним неподходящий для Стасика разговор.

Оттого в семь часов у Дальниева в гостиной сидели лишь Ксюша с Толей, Лена с Сергеем и «тип». Супруга Антона Георгиевича вместе с сыном уехала на недельку к бабушке, в леса, погостить.

«Тип» оказался физиком-теоретиком, весьма ученым и известным. Речь шла об ожиданиях, об открытиях. Тем более сам ученый уверял, что за грядущие пятьдесят-сто лет мы, то есть ученые, весь мир перевернем вверх тормашками, до полной неузнаваемости.

Но в данном случае беседа велась о воскрешении мертвых, в коем ученый был почти уверен. Оказывается, опыты ставились совершенно невиданные, на самом современном научном уровне, с добавлением, может быть, скрытых методов, и результат выходил ошеломляющим: воскрешали. Там и сям появлялись недавно умершие люди, но исчезали, словно стеснялись своего появления. Все это подтверждалось справками о смерти, свидетелями, видевшими умерших, и так далее, и так далее. На фактической основе, таким образом. Пусть при этом и были определенные странности, точно у воскресших стало иное сознание, и вообще вели они себя непонятно. Один не узнал маму, хотя она узнала его. К тому же до них нельзя было дотрагиваться — ученые не велели, да они и сами то возникали, то падали в никуда.