Собрание сочинений. Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60 – 70-х годов - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мамлеев cтр.№ 74

— Когда будут похороны, мать?! — весело закричал он на Варвару Никитишну.

— Завтра с утра, Вася, — беспокойно ответила Варвара Никитишна, — в Кузьминках.

Под конец Варвара Никитишна совсем обомлела и, не зная, что подумать, разрыдалась. А на Кошмарикова напал нелепо-трансцендентный, но вместе с тем животный страх, что он может в этой комнате умереть. Одновременно давешнее веселье било через край. Поэтому Кошмариков пел песни, плевался, легонько матерился и убежал, захватив с собой рваный носок покойного…

А на следующий день были похороны. Василий Нилыч встал рано утром и почему-то пошел пешком. Косицкий приехал в Кузьминки еще с вечера и заночевал в сарае. Кошмариков прискакал вовремя, но усталый, злой и с ходу голодно спросил: «Где гроб?»

— Запаздывають, Вася, — засуетился Косицкий.

— А может, ты проглядел, губошлеп, — уже похоронили… Надо было задержать… Убью, курва, — надвинулся Кошмариков.

— Что ты, Вася, что ты! Я все кладбище обегал. Запыхался. Никого нет, — юлил Косицкий.

Гроб и правда запаздывал. Наконец он появился. Все пошло как по маслу. Кошмариков вертелся, расталкивая всех, и норовил быть поближе к гробу. Он начисто забыл все то доброе и хорошее, что делал для него Голда, и сосредоточился на двух-трех мелких пакостных обидках. Сердце его ныло от сладострастного отмщения; «вот тебе, вот тебе», — приговаривал он про себя, тихо взвизгивая. Он даже не ел, а весь ушел в мысли и созерцание мертвого лица.

В это время опять почему-то произошла задержка; гроб поставили около кустов.

Тут-то из-за дальних деревьев, на почтительном расстоянии, раздались истошный крик и звон гитары. Это Володя Косицкий пропивал заработанные четыре рубля.

Кошмариков кинулся к нему. Володя плакал.

— Грустно, Вася, — ныл он. — И денег мало.

И вдруг Косицкий вовсю запел, обнажив крысиные зубки.

— Уймись, Володя, — увещевал его Кошмариков. — На нас смотрят. Сорвешь мне весь транс…

Гроб между тем двинулся с места. Кошмариков пугливо обернулся и, дружелюбно-многозначительно хлобыстнув Косицкого по животу, побежал за гробом. Через несколько минут он опять включился в торжество и умиление.

Но вскоре Кошмариков осознал, что в последний раз видит лицо друга. Да и момент перед засыпанием в могилу был какой-то тревожно-сумасшедший, точно всех хоронили. Поэтому Вася иногда впадал в какое-то дикое, инфантильно-олигофренное состояние: то ему хотелось захохотать, то всплакнуть от жалости к себе, то брыкаться. Но когда гроб засыпали и вместо лица Николая оказалась земля, Кошмариков опять вошел в прежнее горделиво-возвышенное состояние. Он даже стал важно приподнимать с земли упавшую Варвару Никитишну. Помахивая тросточкой, франтовитый, он прохаживался между оцепеневшими провожающими.

— Строг, строг, строг Василий Нилыч к людям, строг, — перешептывались они.

Но они были живые, и Василий Нилыч был к ним равнодушен. Отделившись от них, он засеменил вперед, по дорожке, веселый и удовлетворенный, как после удачного любовного свидания. Какая-то сила несла его на своих крыльях. У входа к нему выбежал немного отрезвевший Косицкий.

Кошмариков схватил его за ворот.

— Володя, учти, — сказал он. — Нужна цепная реакция. Одного Голды мало. Я не насыщусь. Ищи мертвецов, хоть дальних… Понял?

— Все ясно, Вася, — просиял Косицкий, сузив глаза. — Я хоть и пьяненький, хоть сейчас поеду… Ты ее видел… Есть у меня на примете одна… Девка молодая…

— Ну, бегом, — весело гаркнул Кошмариков.

Косицкий, как дитя, виляя задом, вприпрыжку побежал к автобусной остановке.

— Я чичас! — кричал он Василию Нилычу, размахивая рукой.

А Кошмариков твердой походкой один пошел по шоссе. По мере того как он шел, веселье с него сходило, уступив место важности. Голову он задрал вверх, шагал не глядя под ноги и смотрел все время на небо.

Из проехавшего мимо автобуса Косицкий увидел его. «Мечтает», — умиленно хихикнул Володя.

В комнате было весело… Дразнящие лучи солнца качались на потолке… В комнате умирала моя мать… Я громко и тупо хихикнул в тарелку. На пол упала наша пьяная кошка… Было очень весело… «Когда умрет моя мать? — подумал я. — Черт побери, когда, наконец, умрет моя мать?»

Я схватил шарф и побежал на улицу, в никуда… Повторяю, мне было очень весело, и я пошел хихикать в читальный зал. Там я прочел сказку о смерти толстой, синей королевы во Франции. Над моей головой повисла чудовищная, готовая раздавить меня, лампа. Мне страшно… Но мне страшно не от действительности, а от моей нежности к себе. Мне подают какую-то книгу… А я опускаю свои руки в чистую, прозрачную воду небытия… Но почему мне так хочется сегодня пива? Скорей бы умерла моя мать, и я продал бы ее одинокие, опустевшие платья.

Я вылетаю на улицу. Но я не пойду домой. Потому что там лежит, как большая тупая котлета, — смерть, а я свободен только на расстоянии от смерти. На таком, как сейчас. Дальше я тоже теряю свою свободу. Только бы мне не заблудиться… Я подпрыгиваю от радости. Велико и бездонно смещение роз в моем уме. Сколько лет я буду жить? И буду ли я парить над землей?

Я хотел бы изнасиловать всех женщин на земле. Но я не променяю на это свою нежность… Как мне окрыленно и легко оттого, что я могу сейчас выпить пива. И никто не запрет меня в клетку. Потому что мои мысли ведут, как больную обезьянку, мое мистическое тело. Будет ли мне больно, если кто-нибудь посмотрит на меня?!

Я в самом деле выпиваю кружку пива и смотрю вокруг — сквозь пустоту окружающих меня людских тел… Почему меня не убьют на месте? Потому что они не знают меня. Но что они знают? Они знают только свою пустоту.

Я смотрю из забутылочной на яркий поток солнца на улице. Растаю ли я, когда выйду отсюда? Только бы не растаяло мое больное, из внутренних ласковых глаз, сердце… О, моя бедная, бедная мамочка! Тоскливо ли тебе смотреть на глухой, отодвинутый мир?!

Но я ничего и никого не хочу. Я хочу смотреть только в голубую бездонность неба. И видеть там кораблики моих мыслей.

Но скоро мне так не нужно и больно надо будет купить картошку. Это очень большая тяжесть для моей нездешней души. Тонкими, прозрачными, как сны, крыльями я беру эту непонятную ношу. И опять, забыв обо всем, иду по улице.

Лежит ли дома жирная и черная котлета? Месяц назад толстый доктор из тьмы, взвизгнув от радости, поставил маме диагноз: рак, канцер.

Потом он отошел в угол и, обнажив свой огромный живот, рассказал мне о тайнах.

У нас две комнаты: в одной умирает мама и живет тетя Катя, ее сестра, в другой, смежной, живу я. Вот я принес картошку. Буду ли я икать перед своей смертью? Выдержит ли моя нежность этот кошмар? Большая пузатая картошка и салат стоят у меня на столе. Потеплеют ли у меня от них мысли?