Сан-Сальвадор де Пауль представляет из себя отдельно взятый случай, исключение из общего правила, потому что благодаря размеру открытых залежей алмазов он очень быстро превратился в настоящий город. Но при других обстоятельствах, естественных, так сказать, нож, револьвер и винтовка являют из себя очень важную составляющую в жизни старателей. Первое время, когда я попал в их среду обитания, и это было несколько лет назад, я очень редко расставался со своим пистолетом, хотя в моем случае подобная предосторожность оказалась излишней, поскольку дружба с «Черным» Томасом помогала избежать любой опасности, и всякий, кто не искал кровной мести, а таких редко найдешь, не решались предпринять в отношении меня что-нибудь серьезное. Причина, почему Томас не отвергал моей дружбы, заключалась в том, что сам он был человеком очень любознательным, и таким я его запомнил навсегда. Особенный интерес у него вызывали всякие звуки, и постоянное распознавание звуков составляло чуть ли не основу его существования. Родившись в джунглях и прожив там всю жизнь, он, в конце концов, мог безошибочно указать кто или что издало тот или иной звук в чаще леса, поскольку слышал их ежедневно, помногу раз, так что они надоели ему почти до отвращения.
Когда же я сказал, что сельва всегда вызывает у меня чувство удивления, он ответил:
— Так кажется таким, как ты, тем, кто приехал сюда извне. Но для нас, родившихся здесь, она совершенно однообразная и монотонная.
Наверное, поэтому «Черному» Томасу нравилось проводить время со мной и слушать, как я говорю. Все остальные старатели, обитатели лагеря, по его мнению, имели очень ограниченный словарный запас — похожий на его — а он знал все их слова. Но его всегда интересовали слова новые, они казались ему прекрасными, независимо от смысла, что содержали в себе и, как следствие этого, слова воспринимались им либо как хорошие, либо как плохие, и не из-за того, что они обозначают на самом деле, а просто звучат мелодично, звонко, ярко. Например, «альбондига» (разновидность фрикаделек) и «автомат» заставляли его сжимать кулаки и выкрикивать, не сдерживая восторга: «Черт возьми!», тогда как слова «родина», «прогресс», «цивилизация» оставляли совершенно равнодушным.
Подобная странная любовь к разным словам, к звукам и даже к шуму привела к тому, что он никогда не расставался со своим радиоприемником, чье присутствие в глубине сельвы, на приисках, многим могло показаться совершенно неуместным.
В тот день, когда «Черный» Томас впервые услышал и увидел транзистор, он был впечатлен и очарован, и рассказывал мне, что с того самого момента все свои силы кинул на то, чтобы добыть для себя такой радиоприемник, и не останавливался ни на мгновение, пока ему не привезли один — за какую-то астрономическую сумму — из Каракаса. Очень часто, когда он работал в русле реки, закидывая песок в желоб, где потом искали алмазы, его радио висело рядом, на ветке дерева, оглашая окрестности чаще треском и скрежетом, чем какими-то понятными и различимыми звуками. За сотни километров от ближайшего центра цивилизации, в глухом уголке Гайаны, под сводом из густо переплетенных ветвей огромных деревьев, очень редко получалось поймать какую-нибудь радиостанцию, но, судя по всему, это совершенно не беспокоило «Черного» Томаса. Он всегда внимательно слушал звуки, доносящиеся из динамиков, и время от времени поднимал голову и, улыбаясь, спрашивал:
— Слышал? Я совершенно уверен, что он сказал «Копакабана». Черт меня побери!
Много времени я провел в джунглях вместе с «Черным» Томасом. Это он научил меня находить алмазы в излучине реки, разбираться в звуках сельвы и охотиться с помощью ловушек. А я, в благодарность за это, говорил и говорил с ним, стараясь использовать самые яркие, самые звонкие слова, какие раньше никогда нигде не употреблял, и которые очень часто были лишены какого-нибудь смысла.
Сейчас же, узнав о его смерти, я попытался было вспомнить те слова, что вызывали у него наибольший энтузиазм.
Альбондига!
Автомат!
Глава третья
Алмазы
Вдоль основной улицы города Пауль, что называлась «Главной», тянулись лачуги из дерева и цинковых листов, вперемежку с магазинчиками и тавернами, где можно было закусить и выпить безалкогольных напитков, а также дома подозрительного вида, на пороге которых стояли, демонстрируя свои прелести, «охотницы за охотниками на алмазы», а еще лавки, где каждый день перекупщики спорили со старателями о цене найденных камней, и наконец кинотеатры. Да, именно кинотеатры. Хотя это может показаться необычным и даже лживым, но в том городе, чья жизнь началась лишь семь месяцев назад, и что был обречен на забвение и исчезновение, уже существовало десять кинотеатров, и все они, на самом деле, представляли из себя лишь площадку с экраном на открытом воздухе, обнесенную со всех сторон стеной. И по этой улице бродят толпы старателей с их огромными «сурукас» за плечами, с лопатами и ведрами в руках, мужчины и женщины, юноши и старики, а торговцы зазывают их в свои лавки, чтобы завладеть тем, что дали им шахты в этот день. За свои первые три недели существования в Сан-Сальвадоре было реализовано алмазов на сумму семьдесят миллионов песет, хотя, когда я приехал туда, добыча упала существенно, но все равно опытный старатель мог заработать за день до десяти тысяч песет. По расчетам, если лавина желающих попытать счастье на приисках не уменьшится, то это месторождение иссякнет очень быстро.
Камни, которые находили там, не были ни крупными, ни высокого качества, но все же иногда появлялись алмазы весом до двенадцати и больше карат. Стоимость одного карата в шахтах или в лавках перекупщиков на «Главной» улице могла колебаться от пяти до шести тысяч песет, но следует иметь в виду, что камни эти еще должны были быть отшлифованы.
В конце этой улицы начиналось само «месторождение» — плоская местность, покрытая белым, влажным, липким песком, где можно было легко провалиться по колени и выше. Участки, где работали старатели, извлекая породу, соседствовали с горами из отработанного материала ослепительно белого цвета, и весь этот пейзаж больше походил на тот, что можно видеть на фотографиях лунной поверхности.
Старатели трудились без устали, и очень часто работали группами.
Пока одни наполняли ведра породой, другие относили их, и последние промывали принесенную породу в неглубоких бассейнах, сооруженных здесь же. Для того, чтобы промыть породу, использовали большие тазы с решетчатым дном, называемые «сурукас», вложенные один в другой, так что их количество было от трех до пяти штук, от самого широкого, где могли застревать камни размером с фасолину, до самого маленького, через который мог просочиться лишь мелкий песок.
Смешав породу с водой, старатель крутит и раскачивает тазы, и с каждым движением его опытный взгляд определяет, остались ли на дне «сурука» стоящие камни или вся порода пойдет в отходы. Время от времени внимание его обостряется, и он начинает прощупывать пальцами, после чего, обычно, вылавливает маленький алмаз, поднимает руку и показывает его своим товарищам.
Работа эта изматывающая, люди работают так с рассвета и до наступления ночи, под палящими лучами безжалостного солнца, про силу которого знают только те, кто прочувствовал его на себе и достаточно изучил венесуэльскую Гайану.