Нам не дано предугадать - читать онлайн книгу. Автор: Софья Голицына, Александр Голицын cтр.№ 30

Комиссар указал на меня и что-то прошептал вновь пришедшему. Затем, повернувшись ко мне, сказал:

– Собирайтесь и будьте готовы через пятнадцать минут. Вы остаетесь в Екатеринбурге.

Я попросил разрешения телеграфировать жене и получил его. Несколько минут спустя, стоя на платформе в сопровождении двух часовых, я увидел кн. Львова и моего кузена, идущих в мою сторону тоже в сопровождении солдат. Это был счастливый момент, мы поздоровались, пожав друг другу руки. Чувство одиночества ушло, но, к сожалению, ненадолго. Мы были окружены стражей, а на некотором расстоянии стояла молчаливая толпа, с любопытством рассматривающая нас. Вскоре подошли четыре человека, взяли нас у наших стражников и увели со станции. Все четверо были одеты в короткие кожаные куртки с кожаными фуражками, у каждого на поясе был револьвер. Это была одежда гражданской милиции или агентов ЧК, такая знакомая, так ненавидимая по всей России. Я бы не сказал, что их поведение, взгляды, которые они бросали на нас, и несколько слов, с которыми они обратились к нам, были очень ободряющими. Нас подвели к грузовику, мы вскарабкались и уселись в центре кузова на свои сумки, а наши новые стражи заняли места вдоль бортов.

Грузовик медленно ехал по улицам этого незнакомого города. Наступал вечер. Небо было покрыто сплошными серыми тучами, все выглядело мрачным и темным. После долгой езды в полном молчании мы остановились у калитки в высокой белой стене с большой надписью: «Тюрьма Екатеринбурга». Когда мы вошли во двор с сумками в руках, сопровождаемые теми же людьми, калитка захлопнулась с характерным звуком, таким знакомым всем, у кого есть опыт тюрьмы. Так как это был мой первый опыт, то звук произвел на меня впечатление, он символизировал полную изоляцию от мира, от моей семьи и друзей. С другой стороны, он означал определенную безопасность за этими толстыми белыми стенами от враждебности толпы или внезапного прихода комиссара.

Нас провели в небольшую канцелярию. Один из стражников, главный, как нам казалось, и другой, пожилой человек в офицерской форме, осмотрели наши вещи и оставили нас одних. Мы разговаривали, когда офицер вернулся.

– Будьте осторожны и не разговаривайте громко, – сказал он шепотом, – стены здесь имеют уши.

И когда один из нас спросил, кто он, он ответил, что он инспектор тюрьмы и служил здесь при старом режиме пятнадцать лет. Он был один из тех бесчисленных обычных людей, добросовестно служивших царю, а теперь вынужденных служить большевикам, оставаться с «этими негодяями», как он называл своих нынешних хозяев, ненавидя их всем сердцем, но своей службой поддерживая их режим. Недостаток мужества и необходимость добывать средства к существованию для себя и семьи удерживали его от бегства, но он сочувствовал тем, кто в это время начинал бороться против большевиков. Я не могу осуждать его, но глубоко сочувствую этому типу людей, потому что позднее сам (к счастью, недолго) работал при большевиках. Я знаю, что это значит – служить тому, кого ты презираешь и ненавидишь всей душой.

Вошел человек в кожаной куртке и приказал инспектору проводить кн. Львова и моего кузена в их камеру.

«Неужели нас разделят?» – подумал я. Один в маленькой конторе я оставался достаточно долго, чтобы просмотреть регистры старой тюрьмы со списками фамилий уголовников и причин их осуждения. Это были в основном воры и убийцы, но некоторые были политическими преступниками. Последние-то с помощью первых и стали теперь нашими правителями, а мы заняли их места в тюрьме.

Инспектор возвратился и велел мне следовать за ним. Он привел меня в обширную темную камеру, едва освещенную одной керосиновой лампой, с четырьмя низкими железными койками вдоль стен.

– Вам придется пробыть здесь некоторое время одному, у нас нет сейчас свободных одиночек, так что нам пришлось перевести отсюда людей. Я не думаю, что камера покажется вам очень уютной, но надеюсь, что ваше пребывание здесь не будет долгим.

Конечно, я не нашел уютной эту большую мрачную комнату с голыми стенами и зарешеченными окнами, расположенными так высоко, что их нельзя было достать даже вытянутой рукой; грязный некрашеный пол, кровати из деревянных планок с тонким волосяным матрасом, маленький стол и тусклая керосиновая лампа, подвешенная высоко на стене и оставляющая большую часть комнаты в темноте.

Инспектор оставил меня одного и запер дверь. Я долго лежал на койке. Первый раз за время моего ареста я остался один, и это одиночество в большой темной комнате угнетало меня. Мрачные мысли, такие же мрачные, как сама комната, посетили меня. В поезде от печальных раздумий меня отвлекали разговоры с моими товарищами и стражниками или наблюдения за тем, что происходит вокруг (не очень приятное отвлечение, большей частью). А потом моя семья, короткие разговоры с женой были такой поддержкой для меня. Здесь же нечем было отвлечься от мрачных мыслей.

Как долго я останусь здесь? Почему я был отделен от моих друзей и помещен в одиночную камеру? Что стараются найти против нас наши обвинители? Будет ли суд? И наконец, главный вопрос: когда я увижу жену и детей? Увижусь ли я с ними на этом свете?

Так я лежал, а время текло медленно. Царила полная тишина, нарушаемая только размеренными шагами часового по коридору, иногда подходившего к моей двери, чтобы заглянуть в маленькую дырочку, явно интересуясь тем, что я делаю так поздно. Керосин в лампе кончился, и мне ничего другого не оставалось, как вытянуться на низкой жесткой койке и постараться уснуть. Но уснуть мне удалось не скоро.

Утром меня ожидало еще одно разочарование. Моя комната была полутемной. Большие окна смотрели в стену, и был виден только маленький кусочек неба. Стражник принес мне чай, больше похожий на воду, и кусочек черного хлеба. Он сказал мне, что, если у меня есть деньги, он может купить мне что-нибудь поесть. «Потому что я не думаю, что наша пища вам понравится». К концу дня я понял, что он прав. Мои трапезы состояли из чая и черного хлеба за завтраком и ужином и очень жидкого супа и тоненького кусочка мяса или картошки за обедом. Так что на следующий день я дал ему некоторое количество денег из той маленькой суммы, что у меня была, и он стал приносить мне белый хлеб, молоко и иногда яйца. Это было все, что я мог себе позволить, потому что мясо было очень дорого, а я не знал, сколько времени я пробуду в тюрьме и на сколько хватит моих денег. Стражник тоже служил при царском режиме и, как большинство тюремных надзирателей, был равнодушен к страданиям заключенных. Привыкший иметь дело с ворами и людьми более низкого ранга, он не знал, как вести себя со мной. Были дни, когда он был груб, но иногда он открыто выражал недовольство большевиками, критикуя их методы. Я разговаривал с ним, главным образом, во время прогулок во дворе. Лучший способ подружиться с простыми людьми – с интересом расспрашивать их в деталях об их семьях и местах, где они родились. Я так и делал. Постепенно мы стали друзьями. Я думаю о нем с благодарностью за те короткие разговоры, которые немного отвлекали меня в моем одиночестве.

Однажды, разговаривая о современном режиме в тюрьме, я спросил, много ли вынесено смертных приговоров и как они приводятся в исполнение. Он не знал о количестве, но сказал, что многие, главным образом офицеры, уводились из камер и затем исчезали. Потом большую часть из них находили расстрелянными.