Хэл, Сим и остальные хердманстонцы были ошеломлены, обнаружив, что едут в гуще медленно разваливающейся шотландской армии и полных надежды горемык, бредущих за ней, как чайки за рыбацкой лодкой. Псаренок первым упомянул отсутствие детей, и все остальные, осознав это, стали смотреть внимательней, но не высмотрели ни одного ребенка; как и родители, дети слишком замерзли, слишком устали от недоедания и искали не игр, а только пропитания.
Дитя, глодавшее камни часовни в Белантродиче, отвели к самому капеллану Уолтеру де Клифтону, и перед смертью девочка твердила, что стены были сделаны из пряника, а она попала в страну Кокейн, где заборы сделаны из колбас, а жареные гуси сами летят тебе в рот.
Она говорила это, улыбаясь окровавленными губами, и безнадежность всего этого надорвала душу даже суровому сэру Уолтеру, хотя сам магистр ордена храмовников в Шотландии остался ничуть не тронут и более озаботился нарушением заведенного распорядка ордена. Называет себя братом Джоном де Соутри, но при всей своей набожной благочестивости, думал Клифтон, чванлив и напрочь лишен христианского милосердия.
— Мощи Христовы, Хэл, что за жалкое зрелище, — ворчал Сим, покачивая головой. — А ведь зима еще толком и не прихватила…
Хэл отчасти ожидал чего-то подобного и не так уж удивился, хотя от окружающего запустения у него сердце обливалось кровью.
Он и остальные хердманстонцы бросили лупы в середине октября, отправившись домой. Уоллес дозволил это, потому что видел надрыв в душе Хэла из-за пленения отца, смерти Лисовина Уотти и рыцаря Фицральфа — а еще утраты Изабеллы, попросту пропавшей без вести. Даже Уоллес не знал, жива она или мертва, но принес утешительную весть, что в последний раз ее видели в компании рыцаря, бежавшего из Стерлинга, откуда следовало, что рано или поздно за нее потребуют выкуп. Ценой за графиню не пренебрежет никто.
Армия блуждала — вроде бы бесцельно, почти без дисциплины и с одной только целью: не давать англичанам скучать зимой. Когда пара недель бездумных поджогов и грабежей выжгла гнев из души Хэла, он запросился прочь, и Уоллес согласился. Глаза его на длинном худощавом лице тоже были полны могильным мраком, как полночный погост.
Хэл с остальными уехал домой со своей долей добычи, к холодным утешениям и слезам тех, кого оставили печься о прочной квадратной башне и крепостной стене Хердманстона. Лисовина Уотти, обернутого в пелены и уложенного во гроб, доставили неделями раньше и достойно похоронили в Салтоне, так что хердманстонцы, получив увольнение, отправились воздать дань уважения, а затем взвалили на плечи свои котомки и ноши, кивнули друг другу и разошлись по своим мазанкам, к своим малым чадам с осунувшимися лицами.
Древлий Храмовник, изнуренный холодом и стараниями закутаться, приехал из Рослина, понимая, какая палящая забота поселилась в душе Хэла, понимая и то, что в пленении отца молодой владыка винит его. Он пытался хоть как-то поправить дело вестями, которых Хэл так ждал, и, правду говоря, пустил в ход свои связи среди храмовников, прося их о любезности расспрашивать повсюду, подстегиваемый осознанием собственной вины и мыслью, что Хэл прав, что он просил от других слишком многого, утоляя собственные амбиции. Гордыня, гнев и хуже того, думал Древлий Храмовник, преклонив колени в холодной крохотной церквушке Хердманстона, не в силах отвести взгляд от выписанного яркими красками дерева, каждой ветвью изображающего один из семи смертных грехов.
«Спаси меня, Боже», — молился он, не находя утешения в молитве, а паче того в лице Хэла, когда они в конце концов встретились в зале Хердманстона.
— Отвезли на полудень, слыхах аз, — сказал он навстречу бесстрастно-холодному взору Хэла. — И ея, и вашего отца. Мы осадили замок Стерлинг, и коли малость повезет, он падет скорее ране, нежели позже, и тогда у нас будут сэр Мармадьюк Твенг, Фитцварин и толика знати пошибом помельче в обмен.
Не дождавшись от Хэла никакого ответа, Древлий Храмовник понурил голову.
— Мы вернем Древлего Владыку, не страшитесь, и, может статься, графиню Бьюкенскую тож — пленивший ея запросит выкуп достаточно скоро.
И встал, ибо ничто не могло заставить его долго глазеть в пол.
— Одначе питаю сомнения, что вы найдете много счастия, возвращая ея мужу.
А затем пришла литания смертей, ввергшая Хэла в громадную серую пустоту, в которую обратился теперь Хердманстон, и отправившая Древлего Храмовника, бичуемого чувством вины, в паломничество на юг за телом. Он сделал остановку в Хердманстоне, чтобы сообщить Хэлу о своих планах, и, переговорив лишь с Симом, уехал прочь с двумя слугами и повозкой, исчезающими темными силуэтами на фоне заиндевевшего пейзажа.
В тот же день, пронизанный шелестом ветра и кружением снега в полузамерзшей грязи, Хэл стоял у серого каменного креста, глядя, как весело распевает малиновка, надувая пламенеющую грудку, будто пришла весна.
Маленькая недостроенная каменная часовня поблизости, возвести которую отец упросил францисканцев из Салтона, совсем заиндевела, превратившись всего-навсего в холодную катакомбу для мощей его матери и погребальную урну с ее сердцем. Теперь ее муж ляжет рядом, и Уилл Эллиот терпеливо, с любовной тщательностью вырезал знаки, которые отец Томас, францисканец из Салтона, входивший в цену часовни, начертал в качестве руководства на домовине.
Hic est sepultus Sir John de Sientcler, miles militis
[64].
Со временем в часовню перенесут и мощи жены и сына Хэла. Со временем он увеличит ее во славу Сьентклеров Хердманстонских и со временем упокоится в ней сам. И все же, несмотря на зеленую тоску, Хэл не мог всей душой отдаться мыслям ни об этом выстуженном месте, ни о самом кресте, ибо гадал, где Изабелла и как идут дела у нее.
Сима никто не ждал, не считая пары-тройки женщин, которые с радостью заключат его в объятья, и иного дома, кроме башни в Хердманстоне, у него не было. К собственному изумлению, он обнаружил, что его и остальных приветствуют как львов и героев, что все, кто бился в Камбаскеннете на стороне Уоллеса, удостоены уважения и чествования.
Псаренка ждали восторг соломенного матраса у огня и две горячие трапезы в день, пусть и скудных. И все же тоска по Лисовину Уотти бередила душу, будто Хэл потерял что-то ценное.
Прикатив в Белантродич, они застали Древлего Храмовника стоящим над заключенными во гроб останками отца Хэла. Крышка была снята, открывая взорам его спеленутое тело, подернутое инеем обнаженное лицо, осунувшееся и голубоватое… царил такой мороз, что в свинцовой подкладке гроба не было нужды, но Древлий Храмовник все равно позаботился о ней, и ходили слухи, что ради этого свинца он ободрал сточные желоба и кровлю Хексемского приората.
Его собственное лицо ошеломляло всех, кто его видел, ибо смерть сына, тяжким ударом обрушившаяся на него после утраты Джона Фентона, свирепо грызла его своей собачьей пастью. Его бледные щеки ввалились, под глазами обозначились синие круги, и сутулость его костлявых плеч пугала всех, кто всегда считал Древлего Храмовника несокрушимым. Хэл вспомнил, как всего лишь пару месяцев назад тот возглавлял атаку по мосту, разя своим молотом направо и налево, и на миг ощутил давнюю любовь к этому человеку.