Париж слезам не верит - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 51

«Бывает и деспотичен», – про себя добавил настоятель, но вслух говорить не стал.

– А как объяснить, что в корпусе свободно собирается масонская ложа? И многие офицеры ее яростные адепты? – прокурорским голосом вопросил Вигель.

– Сие прискорбно, – согласился отец Василий. – Но государь походных лож не запрещал, сам в них не однажды участвовал. А коль есть такой пример, то паства увещевания слушает вполуха. Не с хвоста рыба гниет.

– Блудомыслия в людях нынче много, – продолжал настаивать гость. – А граф его поощряет. Офицеры свободно за столом говорят о конституции, о вольности для крестьян. В России о таких вещах беседовать остерегаются.

– Весьма странно, – вздохнул отец Василий. – Ибо польская речь императора была слышна как в Париже, так и в Петербурге и много шуму наделала, взволновав умы. Стоит ли графа упрекать за то, что его люди обсуждают текст, напечатанный во всех газетах?

Вигель начал трясти коленкой, что служило у него знаком крайнего раздражения. Он ожидал встретить в попе союзника. Однако упрямец стоял за Воронцова горой.

– Здесь во всем городе только и разговоров, что о графе, – заметил советник. – Между тем он лишь должностное лицо и может быть уважаем не более, чем другой на его месте. Вас, честный отче, не беспокоит то преклонение, с которым ваша паства кадит сему новому золотому тельцу?

– Сдается мне, что вы, любезнейший, из тельца золотого хотите сделать жертвенного? – язвительно усмехнулся отец Василий. – Есть беда, перегибают люди палку, хвалят графа сверх меры. Но думаю, скорехонько придет время, когда на каждое доброе слово он получит десять хульных. И вот что я вам скажу: их сиятельство – крепкий гвоздь, и ковать его Господь будет долго. Когда же обстучит окалину, то гвоздь и правда выйдет золотым. Напрасно вы сюда приехали. Никто вам на графа жалоб писать не станет. А я сегодня же на проповеди напомню людям заповедь о лжесвидетельстве. У доносчиков, говорят, рука сохнет.

Следующий человек, которого Вигель попытался склонить к сотрудничеству, был сам Алекс Фабр. Что показалось бы смешным любому, кто знал отношения заместителя начальника штаба с командующим. Но отнюдь не вызвало прилива веселья у самого полковника. Все документы, привезенные советником, касались до него, и разбираться с ними следовало в штабе. Пару дней Фабр работал с приезжим весьма плотно, а когда они пообвыклись друг к другу, гость вдруг задал ему несколько весьма скользких вопросов о положении в корпусе. Фабру предлагалось припомнить случаи, когда командующий вольно говорил о государе и мерах правительства, осуждал военное ведомство и поощрял в подчиненных насмешливое отношение к приказам из Петербурга. А грех был. Именно это его сиятельство и делал.

У Алекса челюсть поехала вниз от удивления, но прежде чем он успел решительно послать советника по известному всем русским адресу, тот брякнул:

– Вскоре корпус выйдет в Россию, а вы так и не добились от французского правительства разрешения посетить свой бывший замок в Нормандии. У него теперь новые владельцы. Вряд ли без настоятельной просьбы с нашей стороны вам его вернут. Однако я имею кое-какие письма к герцогу Ришелье, обязывающие его во всем способствовать мне. Если мы сговоримся, вы не далее как через неделю сможете наведаться в родные места.

Фабр осекся. К старому дому его тянула не одна ностальгия. Он хотел найти могилы родителей. Четверть века за ними никто не ухаживал. Да и есть ли они в природе? Все три года пребывания корпуса во Франции Алекс добивался своего, но французские чиновники молчали. Ему потихоньку передали, что замок куплен каким-то банковским тузом, который снабжает деньгами правительство. Даже граф, написав несколько раз лично королю, должен был развести руками: «Извини, дружище, Луи не хочет нам отвечать». И вот теперь этот субчик предлагал запросто уладить дело. А взамен всего ничего – на столе перед Фабром уже были разложены листы бумаги, исписанные ровным, напористым почерком Вигеля. Только подпись. Можно даже не читать, если неприятно.

– Вы не торопитесь, – вкрадчиво уговаривал его советник. – Ступайте домой, подумайте. Утро вечера мудренее. Завтра и дадите ответ.

Совершенно раздавленный, Алекс остался ночевать в штабе. Сам не знал, почему. За бумагами он отвлекался от услышанного и забывал разговор. Почти. Что-то скользкое и холодное поселилось у него в груди, точно ему положили на сердце жабу, которая немедленно принялась сосать кровь.

Подписать донос на графа? Мало у них по службе было трений? Иной раз командующий доводил заместителя начальника штаба до белого каления, как в том случае с таможней. Иногда просто раздражал безапелляционностью суждений. Не переносил критики. Всегда во всем был прав. А работать? Как он заставлял его работать! Будто за ними гнались разбойники. Нет, с его сиятельством порой очень даже несладко. Сколько раз Фабр предупреждал графа, что вечные сатиры на вышестоящих плохо кончатся! Кто оказался пророком?

И все же… Подписать донос? Мало того, что это недостойно дворянина. Он по-человечески стольким обязан Воронцову. Если б тот знал, что Алекс предаст его, разве стал бы тогда, после Бородина… Ах, черт! Беда какая! Не может он вот так нагадить человеку, который… ради которого… с которым…

Алекс закрыл глаза и положил голову на столешницу. А мать и отец? Где они? Что с их костями? Разве лучше будет предать родителей? Они и так плачут на небесах, что их сын вырос на чужбине, воевал против своей родины и теперь вернулся домой в войсках оккупантов. Алекс Фабр граф де Мюзе, потомок крестоносцев. Что ему теперь делать? Что ему вообще делать?

Войну двенадцатого года Алекс встретил в чине штабс-ротмистра лейб-гвардии Конно-егерского полка. В армии служило много эмигрантов, и во время отступления, если кто из них попадал в плен, то не рассчитывал на милосердие. С ними поступали как с предателями, хотя дома, во время революции, шанса выжить им не оставляли. Впрочем, почти все втихомолку превозносили Наполеона и гордились французским геройством – ибо их родина стала повелительницей Европы! Но собственное положение заставляло стрелять по своим. Что касается Фабра, то он смутно помнил дом и лишь у дяди мог проникнуться галльским духом. Состояние его было не из приятных. По ощущениям русский, по национальности француз – и те, и другие смотрели на Фабра косо.

Накануне Бородина он прибыл в Царево Займище в составе гвардейского егерского полка. Все уже говорили о генеральном сражении, которому неминуемо должно случиться под Москвой. Казалось невозможным сдать столицу неприятелю. Между тем понимающие люди сетовали на решение командующего дать бой, ибо успех был более чем сомнителен. Русская армия решительно уступала числом врагу. Официально говорили о 132 тысячах при 624 орудиях против 135 тысяч и 587 орудий. Но на деле не было и двух третей от названного. А цифрами, как известно, ободряются одни математики. При равной с обеих сторон потере французы становились сильнее и даже в случае поражения выходили победителями. Впрочем, на последнее рассчитывать не приходилось. С чего бы вдруг Великая армия, все лето наступавшая нам на пятки, вдруг побежала от Москвы?