Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории - читать онлайн книгу. Автор: Адель Алексеева cтр.№ 20

– Да не отними Ты, Боже, милость свою от нас и разверзни врагов наших!.. О, будет, Господи, милость Твоя на нас, яко уповаем мы на Тя!..

Перед самым выступлением Шереметев поднял глаза к небу и увидел белое облако, удивительно похожее на птицу с распростертыми по небу крыльями, и две головы, повернутые в разные стороны, – двуглавый орел! – и подумал: добрый знак…

Вечером из окрестных домов слободки выгнали жителей, разобрали на бревна избы и стали спешно строить плоты. Ночь была светлая, дело шло быстро. Еще не коснулись лучи солнца крепостных стен, когда плоты спустили на воду, и на каждом сидело по нескольку десятков человек.

– Пробьешь брешь в стене, подплывут туда плоты, и пойдет пехота! – говорил отец сыну-бомбардиру. – Конница двинется через мост!

И вот поплыли плоты, а драгуны с улюлюканьем и свистом помчались к мосту… Но что это? Огонь? Шведы подожгли мост! Вот незадача! – конница повернула назад.

Оставался один путь – плоты. Медленно, ох как медленно пересекают они реку! Шведы уже обрушили на них красный огонь. Синие дымки зависли над башнями. Бомбы падают в воду, плюхаясь близ плотов. Хлопают кремневые ружья, сухие дымные выстрелы оглушающе тукают – и благоуханный летний воздух заполняют едкие запахи.

Бомба шмякнулась, но по своим: солдаты падают, разносятся крики… Наконец точное попадание Михайловой пушки: есть брешь!

У Шереметева, державшего подзорную трубу, от напряжения побелели пальцы. Казалось, он сам вместе с наступающими устремился туда, в крепость, и так же, как они, улюлюкал, свистел…

Виват! Над ратушей показался белый флаг! Слава Богу, открывают ворота – одумались «храбрые» шведы?! Давно бы так!

Шереметев опустил трубу и перекрестился, велев трубить и бить в барабаны в знак окончания боя. Каменная цитадель пала!

Со всех сторон валил черный дым, висели сизые облачка. В воде темнели тела убитых, на улицах подбирали раненых…

На Шереметеве кираса ^[4], ноги покрыты латами, позади развевается плащ, белый конь высоко поднимает копыта. Следом за командующим – старшие офицеры, лица их почерневшие, обветренные, кое-кто с перевязанными ранами…

Чистые камни мощеных улиц крепости отливают темным блеском. Окна и двери в домах плотно заперты: жители встречают «гостей» гробовым молчанием. Однако выходят навстречу городские власти с белым флагом – комендант, судья, пастор, любезно улыбаются.

– Зачем не сдавались так долго? – хмуро говорит Шереметев. – Зачем причинили столько смертей?.. Ваши рыбы едят тела наших солдат…

Улочки заполонили солдаты. Тут и там раздаются крики, звон разбитых стекол, женские визги: виктория! Шереметеву хотелось заткнуть уши, но ничего не поделаешь, таков обычай войны.

Вечером в узком проеме каменной улочки он увидел драгуна в синем, который добивал шведа. Как, после условного знака трубы и барабана – еще стрелять? Возмущенный генерал велел немедля привести преступника. Им оказался чернобровый, с ярко-синими глазами и пылающим лицом драгун, он был совершенно пьян, и не от вина, а от крови. Шереметев приказал посадить его под арест.

Аккуратные магазинчики на глазах превращались в груды хлама. Проезжая мимо витрины с выставленными в ней искусно сделанными головами кабана и свиньи, Борис Петрович увидел желтоватую оскаленную морду, будто застывшую в смехе. «Тьфу, нечистая сила!» – не удержался он; но тут же рядом со свиньей разглядел другую голову: пьяный солдат разлегся в витрине, обнимая свинью, а в руках держа серебряный ковш. Рассвирепев, Шереметев закричал: «Вон! Под арест!.. Сатана пузатая!»

На следующий день, собрав солдат, объявил приказ: драгуну, что стрелял после отбоя, вырвать ноздри, а мародера, бесчинствовавшего в лавке, отправить на корабельные верфи…

И все же вести о грабежах в шереметевской армии дошли до царя. Он был разгневан, а Борис Петрович досадовал, переживая царскую немилость; царь назвал его «разорителем и истребителем» завоеванных земель?! Хорошо Петру: он действует в таких случаях решительно; например, при «второй Нарве», возмущенный грабежами и насилием, сам заколол бесчинствующих русских солдат шпагой, а потом влетел в шведский дом, бросил шпагу на стол и объявил: «Не бойтесь! То не шведская кровь, а русская!» Красиво, конечно, по-царски, но не по нутру такое Шереметеву…

В те месяцы, после «второй Нарвы», много побед было над Карлом XII, множество пленных взято, однако и пленные – новая забота фельдмаршалу, он писал: «С тем прибыло мне печали: куда деть взятый ясырь? Чухонцами полны и лагеря и тюрьмы… Опасно оттого, что люди сердитые… Вели учинить указ: чухонцев, выбрав лучших, которые умеют токарями, оные которые художники, – отослать в Воронеж или в Азов для дела».

Азов… Воронеж… С этим, вторым городом у Шереметева связывалось чрезвычайное происшествие.

Эх, Алексей, Алексей!

Случилось оно на обратном пути из Москвы, под Торжком. Не в бою, а на мирной дороге чуть не закончились счеты фельдмаршала с жизнью.

Однако… Однако сперва была дорога в Москву. При всяком удобном случае просился Борис Петрович у Петра в столицу, ибо не было ничего дороже родного дома, любовь к нему лежала в сердцевине его солдатского сердца. Как не озаботиться домом своим, если он старший из братьев, если любимая жена, Чирикова Евдокия, на которой женился в 17 лет, хворает? Борис Петрович не жалел слов, чтобы вымолить у государя изволения наведаться в Москву.

«Государь мой всемилостивец! – писал он. – Позволь в Москву ехать… Жена моя живет в чужом подворье, негде голову приклонить. Да и дочери без моего участия впадают в лихо». Жена жила все-таки не в чужом подворье, дочери были живы-здоровы, но… Царь отвечал коротко и грозно: «В Москве быть вам, генерал-фельдмаршал, без надобности… А хоть и быть – так на Страстной седмице чтобы приехать, а на Святой – паки назад».

И все-таки дела Шереметева в Москве действительно «впали в худо». Плотник запил. Повар чуть не отравил барыню. Управляющий из Коломенского не казал носа. Племянник вздумал ввязаться в кулачный бой и чуть не забил до смерти жениха одной дворовой красавицы. Борис Петрович, прибыв в столицу, торопился навести порядок, в первую очередь добыл доктора изрядного, наказав ему: «Чтоб все снадобья давать, из дому не отходить и боярыню на ноги поставить!»

На войне бывает затишье, дни тянутся-ползут, будто гусеница под листьями. Дома же – «от Страстной до Святой» – дни летели, как птицы. Граф задумал строить новый дом. На Никольской стало тесно, на Воздвиженке же, где романовское подворье, было немного шереметевской земли, и каждое утро он отправлялся туда, смотрел за плотниками, каменщиками, однако работа двигалась чрезвычайно медленно.

И вдруг в Москве объявился Петр. Узнав про фельдмаршаловы беды, строго спросил:

– Почто, Боярд ^[5], не сказываешь про дом? Хочу я сам камень в дом твой укладывать!