Полсигареты спустя я успел пожалеть, что врезал ему так сильно, но тут тело подало первые признаки жизни — словно смертельно больная корова задала последний вопрос мяснику. Возможно, удар повредил шею — едва наметив поворот головы, попугай злобно зашипел и, бормоча что-то откровенно анатомическое, заново сунулся носом в податливую грязь. Скрюченные пальцы заскребли по земле, просеивая полные горсти. И вот, наконец, он попробовал встать.
Я опустил ботинок на успевший приобрести совсем уж гнусный окрас плащ. Под ним сдавленно захрипело, завозилось и вновь упало на мокрую, осклизлую землю. Для щуплого альва ваш покорный, но не подобный пушинке слуга, был серьезным поводом внять голосу инстинкта самосохранения.
— Куда дергаешься-то? — ласково пожурил я, слегка усиливая нажим, — лежи, лежи, дорогой. Поговорим — тогда и встанешь. Или не встанешь. Знаешь, у карликов есть поговорка: «Говори, чтобы править»? Ну вот ты сейчас почти карлик. Будешь говорить — правление не обещаю, но жизнь, глядишь, останется при тебе. Главное, не лезь в изобретатели — пойдем с тобой по накатанной дорожке. Я спрашиваю, ты — отвечаешь. Идет?
Придавленный снова заворочался, но слабо — момент для подвигов был неудачный, и он, кажется, это понял. Я торопливо огляделся. На балконе второго этажа какая-то бабушка-человек размеренно вешала на веревку одни необъятные панталоны за другими. Наши взгляды на миг скрестились и тут же разошлись каждый своей дорогой — кусты надежно скрывали все, начиная от моего пояса, а мирно курящие мужчины пока еще не являются хорошей темой для сплетен или достойной мишенью для ругани. Я прикрыл рот сигаретой.
— Не слышу. С голосом что-то случилось?
В ответ пленник лишь яростно запыхтел, захлюпал ногтями по грязи и в очередной раз попытался вывернуться. Я надавил покрепче, но вдруг почувствовал, что противный влажный ветерок усилился и начал откровенно наглеть. Бесплотная воздушная ладонь хлопнула меня по щеке, пробежала по шее, толкнула в грудь и вполне осязаемой петлей скрутилась вокруг попирающей негодяя ноги. Дернула раз, другой и принялась тащить.
— А вот это ты зря, — я продолжал сохранять безмятежное выражение на лице, хотя удержаться на месте становилось все труднее. Бабка развернула очередную пару панталон, широченных и покрытых такими пышными кружевами, что они закрыли ее полностью. Сейчас! Я быстро наклонился и нанес альву сокрушительный удар в правый висок, ближе ко лбу, туда, где у всех магов особенно чувствительная область…
Не прогадал.
Ветер стих, а жертва осталась в сознании. Правда, ни о каком самоконтроле речи не шло — глаза на перепачканном лице закатились, а зубы судорожно сжались, пропуская лишь сдавленное шипение и тонкие потеки то ли слюны, то ли прихваченной в луже грязной воды.
А кто тебя, идиота, просил колдовать?
— Говорить-то умеешь?
— Ты… тебе каюк, понял? Все, понял? Крышка, не жить тебе, — прежним его басом подобные угрозы звучали бы действительно страшно, но сейчас, видимо от боли, альв сорвался на стремящийся ввысь тенор, — ты, сволочь, еще не знаешь, на кого полез. А ну, слезь с меня, и беги быстрее, да молись сдохнуть раньше, чем я тебя найду.
— Смотри, грозный какой, — без тени веселья хмыкнул я, — ты потише давай. А то голова сильнее заболит. К разговору готов?
— Пошел в дырку!
— Не готов, — констатировал я, на миг убрал ногу со спины бедняги и вонзил носок ботинка ему в ребра. Легкий хруст не слышался, а, скорее, ощущался.
— А теперь?
— Да чего тебе надо? — так, поосторожнее с развязыванием языка. Судя по хрипу, переусердствовать будет несложно.
— Да так, ничего. Захотелось немного тебя побить.
— Что?
— Побить, говорю. Понимаешь, гляжу на тебя там, в толпе, и понимаю — если не побью этого гаденыша, день прожит зря. Вот. Бью.
В подкрепление своих слов я еще пару раз толкнул его ногой — вряд ли больно, скорее обидно. В челюсть. Он клацнул зубами, выплюнул, сколько смог, грязи и заскрипел на зубах ее остатками.
— Эй, ты чего? Сдурел? Стой! Тьфу! Э, мужик, стоп, говорю, — альв старательно ворочал непослушным языком, но голова работала — он начинал всерьез бояться, — хрен с тобой, давай говорить-то, я готов, слышь?
— Слышу. А что ты можешь такое рассказать, чтобы мне стало интереснее, чем сейчас?
Шлеп.
— Ай! Да откуда я знаю? Ты что хотел услышать? Я скажу, только хорош! Не надо!
— Не надо так?
Шлеп.
— Или так?
Бац.
— Ох! Никак не надо! Ну хватит, пожалуйста! Денег тебе дам, перестань только!..
Плачет, что ли? А тогда, под фонарем, соловьем разливался, пока меня так же корежили. Очень занятно наблюдать, как одушевленный, для которого собственная сила стоит во главе угла, сталкивается с непреодолимым препятствием и моментально сгибается под его напором. Тем плоха выстроенная на тщеславии самоуверенность, что опора у нее постоянно тает. Дыры появляются — только успевай латать. Не успеешь — будешь вот так валяться в грязи и отчаянно бояться за свою ничего, как выяснилось, не стоящую жизнь.
— Хватит скулить. Звать тебя как?
— Гист…
— Гист кто?
— а… а-Манн. Гист а-Манн.
— Да ну? И чего ж тебе в своем поместье не сиделось, господин а-Манн, чего к нам пожаловал?
— Я… Без поместья.
— Как это? А чего тогда акаешь?
— Лишен… наследства. Слушай…
— Слушаю.
— Ты бы ногу…того… убрал, а? Дышать… больно, говорить трудно.
— Да ладно тебе, хорошо же беседуем. Меня все устраивает. А тебя нет? Может, подушку поправить?
— Не… не надо…
— Вот и чудно. Ну так расскажи мне, господин а-Манн, за что же тебя лишили наследства и что ты делаешь так далеко от Мирриона?
— Я… Не могу… сказать…
— Почему?
— Нельзя… Будет плохо.
— Тьфу ты. Не скажешь — будет хуже.
— Хуже… не бывает, друг… Кха… Бывает больнее.
— Это ты о чем?
— Боль — не самое страшное. Бывает и похуже.
— Тебе, гляжу, полегчало. То есть, если ты мне все расскажешь, тебя убьют?
— Убьют? Кха… Нет. — Он зашелся в надсадном кашле, выхаркивая воздух прямо в полетевшую жирными брызгами грязь. С трудом повернул голову, сплюнул в сторону. — Да скажи я хоть слово — и о смерти на коленях умолять придется… если, конечно, колени к тому времени еще будут.
— Внушает. Аж мурашки по коже. На кого же это ты такого страшного работаешь?
— Что в лоб, что по лбу. Друг, ты не понял? Я на эти вопросы не отвечу, и лучше уж ты меня прибей, чем потом он мной займется. Давай, убивай быстрее, — наверное, если бы я не так сильно вдарил ему по голове, он и впрямь попытался бы встать, — тело под подошвой зашевелилось чересчур целеустремленно.