Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара - читать онлайн книгу. Автор: Синтия Л. Хэвен cтр.№ 43

Поскольку Жирар редко говорил о духовной встрече, кардинально изменившей его жизнь, будет небесполезно рассмотреть еще несколько случаев, дабы включить в более широкий контекст событие, которое столь трудно выразить словами. Мы можем по крайней мере рассмотреть на наглядных примерах всю гамму «опытов обращения» независимо от того, привел ли подобный опыт к смене вероисповедания. Итак, вот еще два случая, на сей раз из XVII века: Паскаль и Декарт, современники мансардных крыш французского барокко, столь очаровавших меня в Париже. Оба жили в период первой в Европе «тотальной войны» – кровопролитной катастрофической затеи, известной как Тридцатилетняя война; один застал начало этого конфликта, другой – конец.

В бытность молодым военным Рене Декарт в ночь с 10 на 11 ноября 1619 года имел серию видений, изменивших его жизнь. Когда его расквартировали в Германии в Нойбурге-ан-дер-Донау, Декарт, спасаясь от жутких холодов – зимней бури, пробиравшей до костей, и ледяного дождя, – заперся в небольшой комнате с печкой. В дреме на него снизошли три тревожных видения, совсем как на Эбенезера Скруджа, и он счел, что их ниспослал ему Бог. Всю оставшуюся жизнь он посвятил попыткам разгадать их смысл. То, что мы называем картезианством, существует благодаря тому, что этот конкретный человек поверил своим сновидениям. В этих снах он увидел, что все истины взаимосвязаны, а значит, если открыть одну истину и сделать из нее логические выводы, проникнешь в тайны мира науки. Позднее он сформулировал аналитическую геометрию и опробовал идею приложить математический метод в философии. Хотя его сны, похоже, имели мирское содержание, после пробуждения он первым делом решил совершить паломничество к святилищу Девы Марии в Лорето. Возможно, это были только сны? Вряд ли. Большинство из нас считает свои сны чем-то несущественным, а не фундаментом математики и естествознания.

Гениальный математик Блез Паскаль, считающийся изобретателем арифмометра, пережил свое «первое обращение» в 1647 году, после знакомства с янсенизмом, и вскоре стал писать на богословские темы. После периода «отпадения от веры» с ним произошло «второе обращение» – поздним вечером 23 ноября 1654 года после происшествия с его каретой в Нёйи, когда лошади сорвались с моста, а Паскаль вывалился на дорогу. Спустя несколько часов, в некий момент в промежутке с пол-одиннадцатого вечера до полпервого ночи, комната, по словам Паскаля, озарилась светом; до сих пор неясно, что именно он пережил в последующие минуты, но когда все закончилось, он написал самому себе краткую записку, начинавшуюся так: «Огонь. Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, но не Бог Философов и ученых. Уверенность. Уверенность. Чувство, Радость, Мир… Радость, Радость, Радость, слезы радости» и завершавшуюся цитатой из 119-го псалма: «Не забываю слова Твоего. Аминь». Он велел бережно зашить этот документ под подкладку камзола, а когда менял одежду, перекладывал его на новое место, чтобы служил постоянным напоминанием. После этого начали появляться важные труды Паскаля о религии, в том числе «Письма к провинциалу» – книга, которую Вольтер назвал лучшей из изданных на французском языке, и «Мысли» – труд, завершить который Паскалю помешала смерть.

Все это, безусловно, случилось давным-давно. Но, возможно, многое прояснит более недавний опыт, пережитый бывшей коммунисткой. Весной 1938 года выдающийся философ Симона Вейль провела десять дней в бенедиктинском Солемском аббатстве и имела там абсолютно нежданную духовную встречу, которая перевернула всю ее жизнь. «Я слышала туманные разговоры о подобных вещах, но никогда им не верила», – заметила она. Она никогда не читала мистическую литературу, поэтому контакт был «абсолютно нежданным» ¹⁸². Так она вступила на путь, увенчавшийся ее блестящими трудами на духовные темы, в том числе «В ожидании Бога», «Тяжесть и благодать» и «Укоренение». А завершился этот путь просьбой окрестить ее перед смертью; этот факт тогда не стал общеизвестным, лишь спустя несколько десятков лет его раскрыла ее близкая подруга Симона Дейц, которая сама совершила подобный обряд за несколько месяцев до кончины Вейль ¹⁸³.

Жирар выразил свой опыт не на языке поэзии или математики, а прозой, свидетельствующей, что она вышла из-под пера эрудированного француза; он оспаривал какие-то положения, рассуждал рационально, но также совершал впечатляющие интуитивные прорывы первооткрывателя. (Как сказал Макси: «Рене достаточно талантлив, чтобы находить обоснования».) В эпоху, когда гуманитарные науки перестали быть lingua franca нашей культуры, он излагал свое новое понимание сущего в основном на языке общественных наук. Он корпел над древними текстами и изучал антропологию, социологию, историю, пытаясь разъяснить то, что стремительно уяснил в те сверхнасыщенные несколько месяцев в 1958–1959 годах. Но общественные науки оказались косным инструментом. Пытаться объяснить опыт, пережитый вне пространства и времени, – все равно что одной линией отобразить трехмерную Эйфелеву башню. Чтобы объяснить уясненное им, Жирар обратился к совершенно иному языку. «Христианство открывает свое могущество, истолковывая мир во всей его неопределенности. Так мы обретаем понимание культур человечества, несравнимо превосходящее то понимание, которое предлагается в общественных науках. Но это не рецепт утопии и не универсальный ключ к расшифровке текущих событий» ¹⁸⁴.

В позднейшие годы он предостерегал от религии, которую конструируют, чтобы сделать более комфортной нашу жизнь в обществе потребления, приукрашенном «христианскими ценностями»; он говорил, что это все равно что пытаться удержать за хвост тигра. «Если я прав, мы выбираемся из религии определенного типа только для того, чтобы забраться в другую религию, а она бесконечно более требовательна, ибо лишена „жертвенных костылей“. Наш хваленый гуманизм окажется всего лишь кратким зазором между двумя формами религии» ¹⁸⁵.Однако же вся эта история началась в бурные месяцы, предшествовавшие весне 1959 года. Она побудила его провозглашать не христианство дрессированной собачки, а христианство, предназначенное для ХХ и ХXI веков, способное открывать правду о цивилизациях, которые родились из повторяющегося подражательного насилия, и находить решения их проблем в мире, которым движут зависть, конкуренция и раздоры.

* * *

Давайте вернемся к «Лжи романтизма и правде романа» и тому, как Жирар описал влияние своего душевного переворота на эту первую книгу, ставшую переломной ¹⁸⁶: «К работе над этой книгой я приступил в режиме стопроцентной демистификации: цинично, деструктивно, абсолютно в духе интеллектуалов-атеистов того времени». И продолжил: «Я занимался развенчанием мифов, а распознавание мимесиса – конечно, мощный инструмент развенчания мифов, потому что он отнимает у нас, современных людей, единственное, что, как мы думали, у нас осталось, – наше индивидуальное желание. Это развенчание мифов – окончательная конфискация имущества у современного человека, лишение права собственности. Мое понятие мимесиса доселе считают деструктивным, вероятно, еще и из-за развенчания мифов, действительно имевшего место в моей первой книге. И все же мне нравится думать, что если вы разовьете это понятие как можно дальше, то воспарите – так сказать, вылетите наружу, пробив потолок, и откроете, в сущности, первородный грех».