Олег Даль. Я – инородный артист - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Галаджева cтр.№ 13

Телеспектакль «По страницам журнала Печорина» был показан по ЦТ без проблем и много раз повторялся – спасла поддержка Ираклия Андроникова, высоко оценившего спектакль. «Плохой хороший человек» вышел на экраны кинотеатров, но с трудом пробивал себе туда дорогу. «Удар рога» дважды демонстрировался (основной просмотр и повторный) и был смыт с видеопленки (ее в то время не хватало). У телевидения, правда, существует телерадиофонд, и спектакль вполне был достоин, чтобы его сохранить. Но такая судьба постигла практически все видеоматериалы, связанные с Олегом Далем. «В четверг и больше никогда» по сценарию А. Битова в прокате практически не был – в Москве всего два дня, связанный по рукам и ногам формулировкой (общепринятой в то время) «фильм ограниченного проката». Что же касается «Отпуска в сентябре» по драме А. Вампилова «Утиная охота», он пробился к зрителю через восемь лет после создания и через шесть лет после смерти артиста. Почему? Но об этом – дальше.

Когда телеспектакль «По страницам журнала Печорина» прошел по телевидению, прозвучал стройный хор негодующих голосов. Такого холодного, доведенного до автоматизма Печорина принимать не хотели. И только немногие разглядели за подчеркнутой медлительностью героя и сложными хитросплетениями его изощренного ума гнетущую лермонтовскую тоску, желание отгородиться от мира людей и одновременно горечь одиночества. Нечто подобное произошло позднее с фильмом «В четверг и больше никогда». Актер сразу же уловил накаленную атмосферу неприязни, воцарившуюся среди коллег. Фильм не приняли. И не только руководство. Многие в фильме не узнали себя (а может быть, наоборот, узнали?!). На худсовете на «Мосфильме» категорически заявляли: «Таких типов у нас нет». Да и до сих пор (а фильм снят в 1978 году) раздаются реплики: «О чем этот фильм?!». Почему же позднее были так восторженно встречены интеллигенцией «Полеты во сне и наяву»? Конечно, к началу 80-х общественная ситуация обнажилась настолько, что тех самых «типов», которых «у нас нет», было такое количество, что не заметить их было уже нельзя. (Кстати, такие герои есть всегда. В одну эпоху, они – единичны, в другую становятся явлением.) Но проблема, вероятно, заключалась не только в этом. Потому что «В четверг…» и «Отпуск…» еще долго продолжали пробивать себе путь к зрителю уже в «постпереломный» период. В чем же было дело?

Прежде чем говорить о героях Даля, следует уточнить, что речь идет не о сравнении литературных произведений или фильмов. Об общности этих героев в данном случае позволяют говорить те акценты, которые проставил сам актер. Едина проблема – един и тип.

Герои Даля – неприкаянны. Это их основное состояние. Невозможность найти себя в окружающем мире, а главное, себя в себе. Возбужденный, нервный Хосе Альба напоминает растерянного, встрепанного Лаевского, а холодная отчужденность Печорина близка жестокому равнодушию Сергея. Виктор Зилов как бы подвел окончательную черту под тем трагизмом, который есть во всех предшествующих ему героях. Нарочитая обобщенность моих характеристик не перечеркивает их сложности и неоднозначности, их непохожести. Но по тому, как, дозируя некоторые основные черты, актер переносит их из одного образа в другой, чувствуется, что мысленно он протягивает между ними связующую нить.

…Обреченно мечется Хосе Альба, переходя от мучительного животного страха к тщеславной гордости и почти физически ощущаемой сквозь экран усталости. Марионеточно разболтан и постоянно неустойчив Лаевский. «Бежать! Бежать!» – повторяет он как заклинание, и в голосе артиста возникает настоящая чеховская интонация; так взывали три сестры: «В Москву! В Москву!». Кажется, стоит что-то изменить – уехать, например, – и все пойдет самым наилучшим образом. То здесь, то там мелькает среди ярко насыщенной зелени заповедника фигура Сергея, героя «Четверга…». Весь в движении Витя Зилов, но в нем есть еще и настороженность – готовность устроить розыгрыш или подвох. Как правило, он теряет грань между шуткой и подлостью.

Вообще, на гадость или подлость герой Олега Даля способен – в большей или меньшей степени. И вот тут возникает вопрос: а можно ли назвать героем в принятом смысле слова Лаевского, прожигающего жизнь, предающего единственного близкого ему человека? Или, скажем, такого Печорина – холодного, жестокого, с ироничной озлобленностью разворачивающего свою интригу?

А что уж тут скажешь о Сергее или Зилове? Один с наплевательством уничтожает вокруг себя все живое – и юную девушку, теряющую веру, и ручную косулю, и собственную мать. Другой причиняет боль, скорее, с интересом – что из всего этого выйдет? – но сам в этот момент никакой боли не испытывает. Вопрос не праздный: герой или не герой? – в нем нет подвоха. В 70-е годы всех этих персонажей обозначали одинаково – антигерой. В бытовавшем представлении герой – нечто честное, мужественное, порядочное, то есть положительное. Антигерой, следовательно, всему этому противоположное, то есть, отрицательное. Но почему-то не получается называть их отрицательными.

Самосозерцание, самоуглубление, способность к анализу – еще одно важное состояние, которым актер наделяет своих персонажей. С годами Даль как бы «укротил» свою манеру игры. Это никак не отразилось на пластике, но она как бы перешла в другое качество. Скупость жеста восполняется внутренней динамикой. В кульминационные моменты он идет на открытый эмоциональный всплеск. Но в основном все чувства, переживания прячет, уводит внутрь. О них мы догадываемся, ощущаем, но не всегда видим воочию – здесь необходим момент сотворчества, сопереживания, чтобы понять, что имеет в виду актер. Стоит ему застыть, направив взгляд в одну точку, статика наполняется невероятной экспрессией, в его персонажах начинается интенсивная жизнь души. Тоска и отчаяние, непомерная гордыня и холодная озлобленность, растерянность и страдание появляются в глазах Печорина, Лаевского, Сергея и Зилова. Та самая рефлексия, которая в устах некоторых критиков приобрела оттенок почти бранный. Подумаешь, рефлексирующий интеллигент, нытик! Чего ему не хватает – жил бы как все. А если не получается, как все? А если не хочется, невозможно, как все?

У Козинцева есть следующее определение: «Современный герой – это задумывающийся человек». «Каждое время имеет «своего» героя», – сказал кто-то. Да, Далевские персонажи прошли через горнило жизни, сбросили розовые очки былых надежд и мечтаний, потеряли себя, потеряли веру и, очутившись в состоянии полного упадка, в какой-то момент своей жизни засомневались и начали осмысливать, как они живут, что происходит с окружающим миром и миром внутри них самих.

И не потому слоняется по комнате в ночь перед дуэлью Лаевский, натыкаясь на мебель, пустые бутылки, что боится смерти. Страх, по-детски щемящий, придет потом, под дулом пистолета Фон Корена. Бегающий испуганный взгляд куда-то в сторону, как будто оттуда может прийти спасение, а в глазах неотступно бьющая мысль, что он ничего не успел – «кончена жизнь».

Постепенно в отношении Даля к своим героям возникает удивительная, нежная и мягкая «энергия сострадания». Он ищет, чем же «хороши» его «плохие» персонажи. Если же хороших сторон недостаточно, по его мнению, он находит их сам. Мало кто, наверное, обратил внимание, какой рукой держит оружие Печорин. Из всех близких Далю людей первой заметила Серафима Густавовна Шкловская: «Олег, а вы ведь стреляли левой рукой». Увидел это еще на съемке режиссер Эфрос, закричавший: «Что вы делаете?». Даль вполне резонно заметил, что у Лермонтова не сказано, как это было на самом деле. Далевский Печорин отдал это на волю судьбы, как лермонтовский же фаталист. То есть убил, но не хотел убивать.