Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, что она смутится, так как поймёт: её коварные замыслы раскрыты, она ошиблась в своих расчётах на популярного артиста, действия её по его завлечению провалились и стали теперь ненужными, – но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом её отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.
Обо всём этом он и рассказал Семёнову, после чего улёгся лицом к стене. Семёнов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семёнов, чтобы просто так сдаться.
– Смотри, – сказал он, – я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живёшь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.
Таисия не заставила себя долго ждать. Она тут же без стука влетела в их номер с криком:
– Аферисты! Один артиста изображает, а другой – на, погляди, что мне твой друг на память подарил…
Она протянула Синичкину фотографию, на которой были запечатлены две личности – Семёнов и его жена, которая габаритами и серьёзностью лица ни капли не уступала мужу.
– «На вечную дружбу», – процитировала Таисия надпись и, бросив фото в лицо Семёнову, ушла, приговаривая: – Я своё в пионерлагере отдружила. Ишь ты, честный какой! А я, значит, уже и не человек. Если ты такой честный, зачем ходишь ко мне?
Синичкин лежал лицом к стене. То, что произошло у него с Надей, так ошеломило его, что остальные неприятности его уже мало трогали.
А неприятности, естественно, посыпались на Синичкина непрерывным потоком. Наутро весь санаторий уже знал, что Куравлёв – это не Куравлёв и что Синичкин – это дамский мастер, в смысле парикмахер. Некоторые перестали здороваться с ним. Другие смотрели на него с презрением, иные с сочувствием. Семёнов с утра сказал:
– Ну, ты артист, но меня всё равно не проведёшь.
То есть остались и такие, которые не поверили в неожиданное превращение артиста в парикмахера.
Однако понемногу Синичкин, который ходил как в полусне, стараясь избегать чьего-либо общества, занялся своим прямым делом, потому что только оно и давало ему успокоение. Одна дама, которая должна была идти вечером в варьете, попросила его уложить волосы, потому что она попала под дождь и причёска была совершенно испорчена. Синичкин пришёл даме на помощь и сделал такое чудо парикмахерского искусства, что на другой день к нему стояла одна очередь из отдыхающих и другая из медперсонала. Одни шли в театр, другие в ресторан, и всем хотелось быть красивыми. Многие женщины даже говорили: хорошо, что Синичкин парикмахер, – хоть какая-то от этого артиста польза.
А раз женщины полюбили Синичкина, значит, всё в порядке – климат общественного мнения санатория потеплел по отношению к Синичкину. Даже поговаривали о творческом вечере дамского мастера В. Синичкина, но он отказался наотрез. Вообще для него на юге всё померкло. Изредка они виделись с Надей, но не разговаривали и даже не здоровались. Больше того, если это происходило на улице или в парке, они, издали завидев друг друга, сворачивали куда-нибудь в сторону, чтобы не встретиться.
Постепенно Синичкин стал думать о Наде иначе, о чём и говорил своему другу Семёнову. Он, Синичкин, попытался поставить себя на Надино место, и получалось, что выглядел он неважно при условии, что Надя честный и хороший человек. Получалось, что он выдал себя за известного артиста, пользуясь чужой популярностью и чужой всенародной любовью, влюбил в себя девушку, а когда это стало ему выгодно, открылся.
А расчёт оказался неверным. Так всё получалось при условии, что сама Надя была человеком чистым. И снова грызла Синичкина совесть. Ведь мог он позвонить в Москву сразу по приезде в дом отдыха, переспал бы на вокзале ночь, да в конце концов, и в доме отдыха тоже люди: поверили бы, впустили на два дня под честное слово. Может быть, он как Синичкин и не смог бы понравиться Наде, но ведь кто знает! А если бы понравился, то не было бы никаких препятствий. Что говорить, если не дано тебе врать, то и заниматься этим не стоит, самому себе дороже.
У Семёнова дела тоже были совсем неважные. Таисия его знать не хотела и объяснять почему наотрез отказалась. Бросала на него в столовой взгляды, но тайно, когда Семёнов не видел, а на мировую не шла. Семёнов решил ответить контрударом и даже уговорил Синичкина принять в этом ударе участие.
– Я тебе так скажу, женщины – они ревность не переносят, так что собирайся сегодня вечером, будем им характер обламывать.
«А, чем чёрт не шутит! – подумал Синичкин. – А вдруг подействует?»
Вечером Семёнов привёл двух хохотушек. Они вчетвером чинно пошли по аллее и долго вышагивали по парку для того, чтобы наткнуться на Таисию и Надю. Но, видно, у Таисии мыслительный аппарат был под стать семёновскому, и Синичкин с Семёновым натолкнулись на своих подруг где-то в центре парка, а до того Надя и Таисия водили своих ухажёров по тому же парку в аналогичных поисках. Первыми не выдержали Синичкин и Семёнов.
– Извините, девочки, – сказал хохотушкам Семёнов, и они с Синичкиным кинулись за четвёркой.
А потом Семёнов отозвал кавалеров своих подруг. Два офицера отошли с Семёновым и Синичкиным.
– А ну, ребята, – сказал Семёнов грозно, – чешите от наших девчонок.
– Вот что, друг, – ответил один офицер. – Мы тебя не трогали, и гуляй себе спокойно.
– Я ведь и побить могу, – сказал Семёнов.
– А ты что, боксёр? – спросил офицер.
– Может, и боксёр, – ответил Семёнов.
– Ну что ж, – сказал офицер. – Какой разряд?
– Второй, – соврал Семёнов.
– Извините, у меня первый, – ответил офицер и вынул книжечку с разрядом.
На том разговор и закончился. Таков современный способ встречи на дуэли: показали друг другу разрядные книжечки и разошлись по-хорошему.
Но когда офицеры вернулись на место, Нади и Таисии уже не было. Наде весь этот маневр показался омерзительным. Таисии пришлось идти за ней.
Дни шли за днями, и отношение Синичкина к Наде менялось то в одну, то в другую сторону. Он то ненавидел её, то хотел бежать просить прощения, но не бежал, а вскоре и бежать было некуда.
Пришёл день отъезда. Последний раз в столовой посмотрели Синичкин с Надей друг на друга. Так, наверное, смотрят на поле боя раненые солдаты, когда видят, как уходят, не заметив их, товарищи, а крикнуть нет сил.
Посмотрели друг на друга и расстались. Синичкин с Семёновым уехали на вокзал. А Таисия с Надей остались. Когда автобус уже отъехал от дома отдыха, показалось Семёнову, что из-за забора вслед ему смотрела Таисия. Показалось, а может, и в самом деле смотрела.
В поезде, в отдельном купе, вдвоем, под охи и ахи проводниц насчёт «Куравлёва» ехали Синичкин и Семёнов, и сказал наконец Семёнов, одолев свою тяжёлую думу: