Мы решили отметить выход сингла и устроили плавучую вечеринку на Темзе. Когда корабль проплывал мимо палаты общин, группа вжарила «God Save the Queen». И тут полиция, которая следовала за нами, забралась на борт. Завязалась рукопашная, полицейские скрутили менеджера Sex Pistols Малкольма Макларена, а тот обзывал их «фашистскими свиньями». Все помнили этот случай, а властям я был как заноза в одном месте – кто бы мог подумать, что через 23 года меня будут посвящать в рыцари?
И тем более мне не приходило в голову, что однажды меня вынудят влезть в выходной костюм. Я решил на этот раз не раскачивать лодку и одеться так, чтобы в Букингемском дворце сойти за своего. С первого раза не получилось. В спальню зашла Джоан и едва не расхохоталась над моим помятым воротником и моими тщетными попытками выглядеть прилично – но ей удалось все исправить.
И все равно я чувствовал себя как-то странно, направляясь в Букингемский дворец на пышную и помпезную церемонию посвящения. Церемония проходит в парадном Бальном зале, самом большом зале дворца – 36 метров в длину и, кажется, столько же в высоту: посреди бело-золотого великолепия начинаешь думать, что попал в сказку. Во время самой церемонии за наградами выходят по одному, а своей очереди ждут в соседней комнате, пока не вызовет лорд-камергер. Награждают под звуки национального гимна и военных маршей. Без пяти минут рыцари припадают коленом к специальному рыцарскому табурету, обшитому малиновым бархатом с золотой нитью, преклоняют голову, после чего их посвящают, прикасаясь рыцарским мечом сначала к одному, а затем к другому плечу.
Я стоял в боковой комнате, ожидая, когда меня вызовет лорд-камергер, и немного волновался. Помнит ли ее величество, что я приложил руку к выходу «God Save the Queen»? Вдруг стало совсем не по себе: а что если королева решит отомстить? Я преклоню голову для посвящения, и тут-то она мне ее и отсечет! Когда прозвучало мое имя, я вошел через огромные двери в зал и даже несколько растерялся. Окинул взглядом собравшихся гостей, и меня пробрала дрожь – то ли гордости, то ли оторопи.
К счастью для моей нервной системы, церемонию посвящения проводил принц Чарльз, а не королева. Он был сама любезность, и тема панк-рока так ни разу и не всплыла. Я покинул дворец по-прежнему с головой на плечах, и мы с семьей отправились на вечеринку, которую я организовал для всех награжденных. Стоило мне войти, на меня налетел журналист с вопросом, как я себя ощущаю в роли королевского рыцаря.
«Ощущения великолепные, – ответил я. – И странные, если подумать, что теперь придется спать с леди
[14]».
Джоан восприняла мой ответ без особого восторга, и я вспомнил старую поговорку о том, что за спиной любого великого мужчины стоит великая женщина… и закатывает глаза.
* * *
Во второй раз, когда мне пришлось одеться официально, это был другой дворец – дворец правосудия, а обстоятельства оказались чуть менее приятными: требовалось урегулировать затянувшийся спор между Virgin Mobile и T-Mobile.
Я ненавижу ходить в суды почти так же, как носить костюмы. Когда я только начинал заниматься бизнесом, я нацарапал у себя в блокноте: «Нам не нужны адвокаты», да еще и подчеркнул для пущей важности. Судебные разбирательства доводили меня до бессонницы, и я потерял счет, сколько раз за эти годы мы защищали себя в суде: то мы сами что-нибудь ляпнем, и приходится звать лингвистов, то другие нас откровенно оболгут.
Впервые меня потащили в суд в 1970 году: обвинили в употреблении слов «венерическое заболевание» в наших брошюрах Студенческого консультационного центра, призывающих молодых людей проверить свое сексуальное здоровье, и арестовали на основании Закона о непристойной рекламе 1899 года. На скамье подсудимых мы провели весь день, получили жалкий штраф в 7 фунтов, но зато и устаревший закон после этого изменили. Потом было знаменитое дело Sex Pistols 1977 года, когда на нас подали в суд за то, что мы выставили в окнах нашего музыкального магазина в Ноттингеме пластинку «Never Mind The Bollocks» («Не парься о яйцах»). Дело мы выиграли, спасибо профессору лингвистики: он показал в суде, что «bollocks» – это всего лишь прозвище священников. А потом оказалось, что он и сам был священником…
Борьба Virgin Atlantic с «грязными трюками» British Airways привела к нашей победе и крупнейшей в истории Британии (по крайней мере на 1993 год) выплате по делу о клевете. Деньги мы разделили поровну между всей нашей командой и назвали их рождественской премией от BA. Еще через пять лет мы выиграли дело о клевете у генерального директора лотерейной компании GTECH и отсудили 100 тысяч фунтов на покрытие убытков. В общем, что касается важных для нас судебных дел, то в таблице результатов у нас были одни победы. Но за эти годы я понял, какая противная штука суды и сколько они пожирают времени, даже если в итоге ты оказываешься на коне. У меня не было настроения торчать в суде еще день, и не только потому, что я ненавидел галстуки. Однако с T-Mobile мы попали в переплет, и выбора не оставалось.
Самое обидное, что дела у Virgin Mobile шли очень неплохо. В 2003 году оборот Virgin Mobile UK составлял больше миллиона фунтов в день, так что мы уже собирались выходить на фондовую биржу. Наших партнеров, T-Mobile, такой расклад тоже вполне устраивал – во всяком случае я так думал. Все перевернулось, когда главой британского отделения T-Mobile стал Харрис Джонс, американец. У мистера Джонса был совершенно иной взгляд на ситуацию: он ухватился за то, что мы относительные новички на мобильном рынке, и решил прибрать к рукам наши 50 % акций компании, которая теперь стоила больше миллиарда долларов. Он заявил: T-Mobile крайне недовольна, что ей приходится выплачивать нам маркетинговое вознаграждение (около 4,56 фунта в месяц за каждого клиента Virgin Mobile). Условия сделки были предельно четко прописаны в контракте. Но это не помешало T-Mobile обратиться к своим опытным крючкотворам и пригрозить нам судом, если мы не изменим условия соглашения. Это было какое-то позорище, и наша команда немедленно обратилась за юридической консультацией. Мы твердо знали, что им до нас не докопаться, и начали думать, как ответить.
Однако мы оказались в ловушке: не имея ни собственной инфраструктуры, ни сотовых вышек, мы зависели от T-Mobile, которая и предоставляла услуги нашим 2,4 миллиона клиентов. Я часами висел на телефоне, консультируясь по технической стороне дела. В офисе на Лестер-сквер мы пытались все как-то утрясти. Ирония судьбы: здание называлось Домом связи, но наладить хоть какую-то связь нам не удавалось. Представители сторон бубнили в микрофоны, свисавшие с потолка, а заявления были предварительно одобрены адвокатами – и обстановка все накалялась и накалялась.
Мы начали подозревать, что T-Mobile сливает подробности прессе, но на заседаниях совета это было не обсудить – T-Mobile сама входила в совет! Когда поползли слухи о наших юридических баталиях, Гордон Маккаллум из головного офиса пошутил: «Как называется сотрудник Virgin в галстуке? Ответчик».
В то время живых денег у Virgin Group было мало, все средства тут же вкладывались в Virgin Atlantic и другие компании. Бодаться в суде стоило дорого, и мы не могли себе этого позволить. T-Mobile открыто предлагала нам отменить маркетинговые выплаты. Мы обсуждали, стоит ли отказаться от приличного дохода ради сохранения отношений, и в итоге решили из принципа стоять на своем.