— Это он нашел мне комнату. Мы познакомились в одном из заведений Латинского квартала. Он играет там на саксофоне. Если вы думаете, что это сделал он, то ошибаетесь.
— Он был тогда ее любовником?
— Да.
— Вы это знали?
— Знал.
— Вы что, были ее любовниками одновременно?
В его глазах промелькнуло удивление, что-то в них блеснуло, он коротко рассмеялся и сказал, что у него много подружек.
— Иногда по вечерам вы встречались с Бобом у нее?
— Ну и что из того?
— Ни вы, ни он не ревновали ее друг к другу?
Он снова рассмеялся коротким и невеселым смехом, пожав плечами, так как понял, к чему клонит Грацци, и это показалось ему глупым.
— Если вы думаете, что ее убили из ревности, то выиграете больше времени, поискав где-нибудь в другом месте.
Он неожиданно повысил голос и сказал: да черт же возьми, Жоржетта вольна была любить кого хочет, он не только не ревновал, но, случалось, они обедали втроем, когда он сталкивался у нее с Бобом, он может еще рассказать инспектору многое, но тот все равно не поймет, а что, разве это запрещено законом?
Грацци не очень понимал, симулирует ли он гнев, чтобы скрыть нервозность, или это вызвано чувствами, которые он не мог объяснить.
— А некоего Пьера Бекки вы знаете?
— Кого?
— Стюарда Пьера Бекки… Ладно, неважно. А об актрисе Элиане Даррэс вы когда-нибудь слышали от Жоржетты Тома?
Зажигая очередную «Житан» от окурка, он ответил — нет, нет, никогда. Отвернулся, чтобы бросить окурок в картонку, служившую пепельницей.
— А о шофере по имени Риволани? Постарайтесь вспомнить. Риволани. Если вы хотите нам помочь, это крайне важно.
Прикрыв глаза от дыма, тот покачал головой, провел рукой по лицу. Ответил — нет, не помнит, ничего не знает.
— Вы сказали, что в субботу были у девушки в Масси-Палезо.
— У молодой женщины, а не девушки. Она замужем, у нее трое детей. И это совсем не то, что вы себе вообразили.
— Стало быть, вы не должны были в тот день встречать Жоржетту Тома?
— Я даже не знал, что она приезжает. Она мне ничего не говорила. Представьте себе. Бывало, что мы не виделись неделями. Я возвращался поздно, она задерживалась на демонстрациях своей продукции. Если ей нужна была машина, подсовывала под дверь записку, и я отдавал ключи консьержке.
Он смотрел Грацци прямо в глаза, облокотившись о стол, скрестив руки, в одной из которых была зажата сигарета. Прядь волос спускалась на лоб. Несчастный и упрямый.
«Я только теряю время», — подумал Грацци. И ушел.
На лестнице он столкнулся с мальчиком в плаще, поднимавшимся на мансарду, настолько же белокурым, насколько брюнетом был тот, наверху, но помоложе, серьезным и задумчивым. Он ему смутно кого-то напомнил. Вероятно, встречал его уже здесь накануне.
— Вы приятель Грандена?
Парень остановился на ступеньке, покраснел, ничего не понимая, сказал: «Нет, месье, нет».
Грацци спустился, вспоминая свои семнадцать лет, свои двадцать и прочие глупости.
Он позвонил на Кэ из кафе на площади Бланш. Аллуайо вызвал мадам Риволани, мужа Жоржетты Тома, Боба Ватски, сестру Кабура. Все обещали прийти во второй половине дня.
Жившая в Крейтейе сестра Кабура должна была приехать с детьми, потому что ей не на кого их оставить после школы. Она даже не знала, что ее брат ездил в Марсель.
— Где Малле?
— Говорит по другому телефону. Полчаса назад позвонили из Марселя и сообщили о любопытных показаниях горничной из отеля. Ну, отеля «Мессажери». Малле хочет с ней связаться. Ему это кажется важным.
— В чем там дело?
— Тебе надо спросить его самого, я не очень понял.
— Ладно. Я еду. По актрисе ты ничего не обнаружил?
— У меня адреса из ее записной книжки. Продюсеры, актеры. Те, с кем я уже поговорил, знали ее плохо. Хотя они прямо и не говорят, но она, видно, была порядочной занудой.
Было четверть четвертого, когда он приехал на Кэ, забыв взять у таксиста квитанцию для отчета.
Как раз допрашивали мадам Риволани. Он наблюдал за нею издали. На ней было красное пальто, которое она завтра выкрасит в черный цвет. Сидела на стуле очень прямо, стиснув в зубах край платка. Аллуайо печатал на машинке, не смея поднять на нее глаза.
Малле склонился над своим столом, рассматривал записи. Поглядев на Грацци красными от усталости глазами, он рассказал:
— В среду вечером, когда Жоржетта Тома и стюард вернулись в отель около одиннадцати часов вечера, горничная, ее зовут Сандра Лей, слышала их разговор на лестнице. Я сам говорил с ней по телефону. Она повторила мне услышанные слова. Приблизительно это звучало так.
Он взял листок со стола.
— Жоржетта Тома сказала: «Да нет, со мной ничего. Не обращай внимания. Я не совсем уверена». Они как раз поднимались к себе в номер и, проходя мимо Сандры Лей, замолчали. Все. Горничная утверждает, что Жоржетта Тома тогда не поздоровалась с нею, словно не видела. И это показалось ей странным, потому что красотка обычно говорила ей что-нибудь приятное.
— О чем она подумала?
— Она особенно запомнила фразу «я не совсем уверена». Говорит, что эти слова расслышала точно. И подумала, что красотка беременна и ее это не очень радует.
— Глупости. Вскрытие обнаружило бы это.
— Красотке могло показаться. Разве нет? Во всяком случае, они тотчас послали кого-то к стюарду. Сейчас позвонят.
Таркэн тоже решил, что это глупости, но допускал, что Жоржетта Тома могла и ошибаться по поводу беременности.
Он сидел за столом в пиджаке, в шляпе, и Грацци увидел перед ним папки Уголовного розыска и Управления безопасности со сведениями о кражах и пропажах револьверов. Тот перехватил взгляд Грацци и сказал:
— Не стоит ломать голову, я осторожен, просто решил подстраховаться. С ума сойти можно, сколько пистолетов исчезает и переходит из рук в руки.
Их крадут даже у нас, — продолжал он. — В феврале был схвачен один жулик, который стибрил «пушку» у полицейского из комиссариата в Сен-Сюльпис, пока тот возвращался домой. К счастью, пистолет был не заряжен. Потом тот же полицейский подстрелил этого же воришку, когда тот грабил кассу.
Таркэн похлопал рукой по папке и заметил, как много всяких интересных вещей можно узнать из этих талмудов.
— Что с тобой, откуда ты?
Грацци уселся в кресло напротив, расстегнул пальто и рассказал о молодом Эрике Грандене.
— От этих парней тоже многое можно узнать, — заметил Таркэн. — Пришел бы как-нибудь пообедать в субботу и поговорил бы с моим. Ему двадцать два года, но вряд ли он когда-нибудь проявил благоразумия больше, нежели когда я в первый раз сделал ему «гули-гули» в яслях Сен-Антуана. Желаю тебе почаще получать радости от своего отрока.