Я продолжала начатое нами вместе дело - содержала пансион для мальчиков. Всего в пансионе жило двадцать учеников, в основном трудные дети, старшему не было и десяти. Во время учебного года мне помогали кухарка и еще одна учительница, а во время каникул, чтобы не сидеть в пустом доме сложа руки, я делала в округе уколы.
И вот в пятницу вечером, заканчивая обычный обход своих пациентов, я позвонила в дверь парикмахерши, госпожи Боннифе. Я терпеть не могла этой сплетницы. Как только мы с ней запирались в столовой, в ее квартире за парикмахерской, она принималась обсуждать интимную жизнь всех, кого только можно.
Она была прямо помешана на этом. Думаю, ей к тому же доставляло удовольствие мое ощущение. По врожденной стыдливости, по воспитанию я была ей полной противоположностью, но она непрестанно заводила разговор о том, что в моем вдовьем положении меня совершенно не интересовало. Она отказывалась верить, что радости плоти мне чужды. Я не отрицала, что я молодая, красивая и фигура у меня точеная, но разве честная женщина обязательно должна быть уродиной?
Я, конечно, не высказывала этого вслух, потому что была уверена: она все извратит и разнесет по городу. Ее прозвали Трещотка - этим все сказано. Я как-то имела неосторожность выразить ей наедине мое изумление по поводу того, что она причесывает одну из обитательниц домов разврата, попадающихся даже в такой глуши, как наша. С тех пор, встречая меня на улице, потаскуха с наглостью на меня глазела, и мне приходилось переходить на другую сторону.
К тому же и сама Трещотка - отнюдь не образец добродетели. Я глуха к сплетням, но кухарка рассказывала о ней такие вещи! Однажды ночью в скалах видели, как она… на четвереньках… Другой раз на пляже, в раздевалке… стоя.
Умолчу о худшем. По общему мнению, у мужа парикмахерши рога до того велики, что в дверь не проходят.
В тот вечер, о котором я говорю, в городе только и было разговору, что о бежавшем из тюрьмы заключенном. Произошло это где-то в наших краях. Устроили облаву, выставили заградительный кордон, но так его и не поймали. О нем-то и заговорила Трещотка, когда спускала трусы и укладывалась на диване на живот, всячески оттягивая время укола.
Она страсть какая неженка и, когда приближается шприц, вечно заводит одну и ту же песню:
- Умоляю вас, осторожно! Не сделайте мне больно!
Когда эта цветущая блондинка, безусловно соблазнительная для мужчин, вот так выставляющая свой белоснежный зад, вся извивалась от страха, мне всегда представлялось, что здесь, в точно такой же позе и, может быть, с такими же словами, она выставляется навстречу иным, не менее опасным нападениям.
Я тихо приказывала:
- Расслабьтесь! Не надо так сжиматься!
Она глядела на меня широко раскрытыми глазами. Но не жалость наполняла мое сердце, нет, - мной овладевало сладкое мстительное чувство. Наконец-то я могла отплатить ей за все издевательства над моим смущением, усугубляемым ее инсинуациями. Я еще целую минуту держала ее в состоянии ужаса, пока она, изнемогая от пытки, не зажмуривалась и, закрыв лицо руками, почти желала, чтобы неотвратимый укол был сделан. Всем своим существом она его хотела и всем существом ему противилась - тут-то я ее и колола. Сдавленно вскрикнув от неожиданности и беспомощности, парикмахерша вытягивалась на диване, жалкая, дрожащая, платье задрано, трусы спущены ниже подвязок, и вот тут-то медленно, со злорадством, каплю за каплей я вводила ей целебное зелье.
Потом она с трудом поднималась, оправляла платье, не переставая жаловаться и стонать. А я принималась уверять, что в жизни не видела такого упругого зада, и она мгновенно утешалась. Она была столь же глупа, сколь болтлива, - правда, следует отдать ей должное, совсем не злопамятна. И тотчас же возобновляла начатый нами до этого разговор. На этот раз, роясь в ящике, чтобы заплатить мне за перенесенные страдания, она снова вернулась к теме преследования бежавшего преступника.
- Знаете, как он скрылся от погони? Залез ночью в фургон некоего горожанина. Вы спросите, почему же фургон не обыскали? Да потому, что в нем одна парочка отправилась в свадебное путешествие. Подумайте, как деликатны военные! Только я еще кое-что об этом знаю.
Думаю, что всем уже ясно, что за особа эта парикмахерша, как, думаю, ясно и то, что если я согласилась присесть и спросить, что же, собственно, она знает, то сделала это из вежливости.
- В этом месяце, - продолжала она, понизив голос, - венчалась только одна пара - господин Северен и рисовальщица его реклам, юная Эмма. Я сама ее, милочку, причесывала к свадьбе. Волосы роскошные, ну и работа, я прямо наслаждалась. И вот, чтобы поехать в свадебное путешествие, они купили санитарную машину, оставшуюся еще с войны четырнадцатого года. За четыре су, скажу - не солгу, мой муж самолично им ее продал. Вечером они тронулись в путь, и тут…
Молчание. Она обожала поджаривать собеседника на медленном огне нетерпения. Я, конечно, имею в виду других ее собеседников, сама-то я спешила домой и спросила, только чтобы поддержать разговор:
- Ну так и что же?
Она быстро взглянула на дверь, затем приблизилась и, схватив меня за руку, проговорила чуть ли не шепотом:
- В ту же ночь - один мой знакомый видел собственными глазами - Северен вернулся в город без невесты… Хорошо, что вы сели. Представляете, он вернулся босиком, в одной пижаме!
Поверьте, я не сразу поняла, что тут такого. Я раньше видела господина Северена, рекламного агента, работавшего в порту. Встречала и его невесту - идет прямо, вся такая из себя, как угорь извивается, прозрачное платье напялила - смотрите на нее. Сделать бы ей укол, думала я всякий раз, небось спеси поубавится. Говорили, что они стали любовниками задолго до свадьбы. Как-то при мне кухарка вывела следующее умозаключение, по ее мнению довольно забавное, но заставившее меня покраснеть до ушей: "Господин Северен с его комплекцией не принесет невесте большого вреда". Я прочла в одной книжке, случайно мною обнаруженной у нас на чердаке, что мужчины невысокого роста, напротив, очень… но довольно. Оставим это на совести автора, сама-то я абсолютно неопытна в таких вещах.
Насладившись моим недоумением, Трещотка наконец прервала молчание, воскликнув:
- Тут уж мне все стало ясно!
Она потерла висок, опять взглянула на дверь и наклонилась ко мне так близко, что ее надушенная физиономия почти коснулась моего лица.
- Вы еще не поняли? В ту же ночь на пути у них встал преступник. Увел фургон и невесту, ее с тех пор никто не видел, а господин Северен теперь заперся у себя и…
- Погодите, он еще пожалуется в полицию, сообщит обо всем, - возразила я. - Для этого он слишком горд.
- Они, само собой, поссорились в дороге!
Парикмахерша развела руками, будто хотела сказать: "Думайте что хотите, и все-таки…" Сунула мне деньги за укол. Получив их, я пожалела, что обошлась с ней так сурово, и, чтобы загладить свою вину и доставить ей удовольствие, позволив выговориться, взяла ее под руку и уже у двери спросила: