Он, должно быть, всю ночь так и не сомкнул глаз, ведь это ему позвонили по телефону в час ночи, и теперь он стоял в расстегнутом пальто и только тряс заросшим щетиной, торчащим вперед подбородком, глядя в одну точку, ошалев от усталости. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер ездили от Риволани к актрисе, а от актрисы к Кабуру, он носился по Парижу с записной книжкой Жоржетты Тома в кармане.
Грацци, который так и не поставил себе телефона, потому что это обошлось бы ему в тридцать пять тысяч франков, а ему их всегда не хватало, проспал неправедным сном с одиннадцати вечера до четверти девятого утра. Он стоял здесь, хорошо выбритый, раздосадованный, но бодрый, в чистой рубашке. А Таркен еще не появлялся, он, вероятно, пребывал в панике и решил сперва заехать на набережную Орфевр, переговорить с кем-нибудь, кто бы мог его «подстраховать», он, конечно, неплохой полицейский, но прежде всего надо обеспечить себе прикрытие, если ты понимаешь, что я хочу этим сказать.
— Прескверная история, — повторил Малле, покачивая головой с заросшим жесткой черной щетиной подбородком. — Но страшнее всего — это его жена. Вначале она кричала, а теперь, когда дети рядом, молчит и смотрит на тебя так, словно ты можешь вернуть ей мужа. А если вдруг заговорит, то начинает что-то твердить о сапогах на меху, я уже столько раз все это слышал. Она купила их ему ко дню рождения. Она только об этом и думает: он всегда мерз в своем грузовике. Ей-Богу, это правда.
Грацци утвердительно кивал и думал, глядя на распростертое перед ним тело: я просто круглый идиот, что не стал возражать, когда мне подсунули это дело, мог бы научиться за двадцать лет, что не следует браться за то, что тебе не под силу. А Таркена все нет.
Риволани упал вперед лицом вниз, словно картонный манекен, которого отшвырнул выстрел из крупнокалиберного револьвера. Он пролетел больше метра, в него стреляли в упор, удар был такой силы, что ему снесло полголовы, и кровь залила весь бокс.
Один из жандармов делал какие-то замеры. Грацци отвел глаза и подошел к «ситроену». Малле последовал за ним, словно Грацци притягивал его к себе как магнит, он держался так близко, что Грацци чувствовал запах его волос. Волосы, как и борода, были у него густые и жесткие. Он по два раза в день смазывал их дешевым бриллиантином.
В покрытом цементом дворе в три метра шириной друг против друга стояло десять бетонных боксов с железными поднимающимися дверьми, на которых висели замки. Дом Риволани находился в самом конце улицы, в заросшем травой тупике, где не было тротуаров.
Как и обычно по субботам, шофер, если он находился в Париже, отправился в кино с женой и младшим сыном, тринадцатилетним мальчуганом, который пропустит в этот день школу и на какое-то время станет знаменитостью в глазах товарищей.
— В котором часу они вернулись?
— В одиннадцать, четверть двенадцатого. Они были в одном из кинотеатров Сен-Лазара. Риволани хотел, чтобы они посмотрели что-нибудь веселое после той истории в поезде. Он довез их до самых дверей дома, потом приехал сюда, чтобы поставить машину в гараж. Жена говорит, что он пользовался автомобилем только по воскресеньям, когда они ездили за город или в кино. Через час он все не возвращался, и она забеспокоилась. Она пошла взглянуть, думала, у него какие-то неполадки с мотором или лопнула шина. Она стала кричать, позвала соседей. А уже они сообщили в комиссариат Клиши.
Грацци смотрел на чистые, без единого пятнышка, сиденья машины, на приборный щиток. Вероятно, когда Риволани бывал свободен, то приходил с мальчуганом в гараж, они драили свой «ситроен», толковали о моторах, обсуждали достоинства разных марок машин, уверенный в себе отец, уверенный в отце сын, именно так будет и у Грацци с Дино, когда малыш подрастет и они купят автомобиль.
— Никто ничего не слышал?
— Никто ничего, — ответил Малле. — Никто ничего, пока жена не закричала. Самое ужасное, что она сама выключила фары, помнит, что выключила фары. Ты понимаешь?
«Чего доброго, — подумал Грацци, — он сейчас расплачется, а тут как раз заявится Таркен и начнет морочить мне голову».
Малле, привыкший не спать по ночам, по-прежнему качал головой, устремив глаза в одну точку, но вот наконец появился шеф, он резко затормозил посреди двора, он сидел один в своей черной машине, на заднем бампере которой имелся большой стальной крюк.
Во время отпуска он возил с собой лодку на прицепе.
Таркен издали в знак приветствия помахал рукой Грацци и Малле, вошел в бокс, неся перед собой свой живот беременной женщины, наклонился над трупом. Жандармы и помощники комиссара полиции Клиши молча наблюдали за ним. Он выпрямился через тридцать секунд, освещенный столь неожиданным в этот первый понедельник октября солнцем, и с явным облегчением произнес первые толковые слова за все утро:
— Над этой пушкой хорошо поработали, ребятки. Владельцев револьвера сорок пятого калибра и так не встретишь в городе на каждом шагу. А этот сукин сын, который так обработал свои пули, — настоящий профессионал, но он допустил промах, и преогромный, мало найдется негодяев, которые станут помечать крестом свои пули, и вам они все известны не хуже, чем мне!
На пуле имелся крестообразный надпил, выполненный напильником, очень тщательно; попадая в цель, такая пуля оставляет рану с четырьмя рваными краями. В своей лаборатории Ротру, который вот уже тридцать лет занимался этими маленькими кусочками свинца, сразу припомнил пули, которыми пользовались англичане во время последней войны в Азии: они проникали в тело и разрывали ткани. Ротру добавил, что в Фор-Лами было даже возбуждено дело против охотников-профессионалов, убивавших зверей подобным образом.
Они собрались впятером у стола шефа — Грацци, Жуи. Безар, только что принесший чемодан Жоржетты Тома, Алуайо и Парди, молчаливый корсиканец, который курил, прислонившись к двери. Малле отправился спать. Габер разыскивал девушку из Авиньона, объезжая конторы по найму и полицейские комиссариаты.
Таркен, с лоснящимся от пота лицом и погасшим окурком в уголке рта, словно принял от Малле эстафету: теперь он, устремив глаза в одну точку, все время качал головой с видом человека, которому на этот раз не удалось найти себе прикрытия.
Наконец он выругался в сердцах, сказал, что был слишком благодушен, ведь стоит ему недосмотреть, как сразу же за его спиной начинается какая-то ерунда. Что сделал он. Грацци, за все эти дни, с субботнего утра?
— Суббота была позавчера, — ответил Грацци. — А вчера было воскресенье. Разве вы сами могли предположить, что беднягу уберут?
— Почему ты сказал «уберут»?
— Просто так.
Парди отошел от двери и проговорил медленно, с акцентом как у Тино Росси
[2]
, что слово найдено верное, что шофера, конечно, убрали как нежелательного свидетеля.
Наступило молчание, все были того же мнения.