Поль повернул ручку слева от себя и оказался перед стеной, на которой было изображено ужасающее лицо смертоносного существа с заостренными зубами и вытянутым яйцеобразным черепом. Существо перерезало горло молодой обнаженной женщине собственными пальцами, заканчивающимися бритвенными лезвиями. Дьявольские глаза напоминали блестящий тараканий панцирь.
– Вот во что превратился мой отец, – пояснил Жан-Люк Траскман. – В человека, который после того, как мать поместили в психбольницу, позволил собственным демонам поглотить себя целиком…
За второй створкой открылся не менее шокирующий рисунок: рыхлое существо с длинными гибкими руками, пронзающее колом лоб старика. На заднем плане был изображен черный лебедь, но возлежащий на летящих облаках.
– Образ смерти преследовал его во всех своих формах. Смерть вездесуща и в его книгах, и внутри этого дома. Жестокая и загадочная смерть другого, тот краткий миг, когда человек совершает надругательство над шестой из десяти заповедей
[59], – такова была движущая сила его творчества.
Поль вспомнил интервью Траскмана: «Если бы я не писал все эти жуткие истории, то, скорее всего, стал бы преступником».
– Он хотел, чтобы это жилище походило на него, – продолжил сын. – Внешне оно классическое, безупречное, мощно укоренившееся в дюнах. Но внутри это… мрак… В сущности, вы сейчас не в его доме, а в том, что было его разумом перед самоубийством…
Они двинулись по узкому коридору с полом из черного бетона, вдоль которого опять шли запертые двери, что слева, что справа, и на каждой было изображение гигантской книжной обложки. Сначала Поль подумал о мрачном гостиничном коридоре в духе «Сияния»
[60], потом понял, что слова Жан-Люка Траскмана следует воспринимать буквально: они углублялись в исковерканный мозг романиста. У него было чувство, будто автор ужастиков со своей грубо подстриженной бородкой и большими дымчатыми очками мог выскочить откуда угодно, чтобы задушить его.
Он задержал взгляд на «Сеноне», прежде чем переступить порог «Лиц в зеркале». Они очутились в комнате без окон. В стенах ниши со странными предметами изогнутые линии мебели напоминали плавящийся пластик, замысловатое канапе и немыслимый книжный шкаф: бросая вызов гравитации, он располагался на потолке, набитый сотнями томов, которые так и норовили упасть и, однако, неизменно оставались на месте.
– Они все то ли склеены, то ли привинчены, я уж не знаю, каким чудом они там держатся. Но разумеется, читать их больше нельзя. Признайте, что эффект поразительный.
Поль ничего не сказал, парализованный мыслью, что шкаф сейчас оторвется и раздавит его. Он сделал шаг назад, оглядел по-прежнему бесчисленные двери вокруг. Сколько из них были обманками? Простыми тупиками?
– Отец начал перестраивать дом в две тысячи третьем – две тысячи четвертом. Он нанял одного из лучших архитекторов к северу от Парижа, десяток мастеров и художников, которые со временем превратили четыреста квадратных метров виллы в настоящую сеть лабиринтов. Калеб был помешан на логике, иллюзии, сложных механизмах. Всякие хитросплетения привлекали его не меньше, чем магия…
Траскман-младший направился к энной двери, и снова коридор со множеством выходов, то повороты под прямым углом, то возврат назад… На стенах безумные рисунки, наклеенные полосы газет, мрачные происшествия, броские заголовки, вроде: «Восьмилетняя девочка погибает, утонув в Вердонском ущелье» или же «Машина столкнулась с грузовиком: двое раненых в больнице Вильпента». Сотни, тысячи статей накладывались друг на друга. В этой невероятной галактике некоторые фразы были подчеркнуты фломастером – те, где говорилось об обстоятельствах обнаружения тела, об описании места преступления, об уликах, изъятых судмедэкспертами и криминалистами. Поль был уверен, что, поройся он здесь, ему попались бы и статьи об исчезновении Жюли.
Они сначала поднялись, потом спустились на три ступени – совершенно бессмысленно, потому что вернулись на прежний уровень. Поль чувствовал, что заблудился. Он легко представил себе растерянность Давида Эскиме, когда тот проник в это безумное пространство. Жан-Люк остановился посередине коридора, увешанного черно-белыми и цветными фотографиями. Казалось, он что-то искал, заколебался, вернулся назад, потом кивнул на часть стены:
– Здесь…
Он указывал на открытый рот мужчины, чья нижняя губа пласталась по железу стола для вскрытий. Клыки и резцы были сломаны. Синие простыни элегантными волнами лежали слева от лица, создавая интимную связь с наблюдателем.
– Это похоже на те фотографии, которые вы мне показывали, верно?
Поль внимательно всмотрелся. Такого снимка не было в альбоме, найденном у Эскиме, но они действительно были одного разлива. Он окинул стену взглядом. Другие кадры с трупами – некоторые явно были жертвами жестоких автомобильных аварий – перемежались с изображениями одно отвратительней другого: факир с длинными иглами, воткнутыми в кожу щек, собака, повешенная на веревке, десяток куриных лап, пытающихся вцепиться в нижнюю часть распятия, чудовищные человеческие существа – люди-стволы, сиамские близнецы, гиганты… Лилипут в цилиндре, сидящий на загнутом хоботе слона.
– По моим воспоминаниям, фотографий было больше, – сообщил Траскман-младший. – Некоторые кто-то отклеил. Смотрите, стена голая здесь и здесь, и видны следы клея. Никаких сомнений: вот он, ответ…
Он был прав. Но почему Эскиме унес фотографии? Из-за своего особого пристрастия к смерти? Или захотел собрать собственную маленькую коллекцию? Жандарм тщательно обследовал другие снимки. Конечности, животы, спины, запечатленные на глянцевой бумаге, всегда крупным планом.
– Если, по вашим словам, автор этих фотографий – не ваш отец, то кто?
– Не знаю, я даже не могу сказать, одного ли фотохудожника это работы. Судя по сюжету, тут что-то близкое к трансгрессии
[61], то есть к современному искусству. Отец был большим его любителем, заказывал кучу предметов и фотографий, которые видел в музеях или галереях; они в доме повсюду, полученные со всего света.
Поль сделал несколько снимков телефоном. Они снова двинулись в путь и добрались до кабинета. У жандарма было ощущение, что он передвигается по выставке, посвященной истории судебно-медицинской экспертизы, со старыми пожелтевшими черепами, выстроенными на стеллажах, впечатляющим учебным скелетом в прожилках черных линий и цифр, таблицами антропометрических размеров, которыми были завешаны стены: лица преступников тысяча девятисотых годов, которым измеряли расстояние между глазами, длину носа, высоту лба, дабы вычислить их природную склонность к преступлению.