Жила-была девочка, и звали ее Алёшка - читать онлайн книгу. Автор: Таня Танич cтр.№ 86

Мне же совсем не хотелось думать об опасности. Наоборот, я пребывала в эйфории от мыслей о том, какие крутые вершины мы вскоре покорим с учителем. В лучезарно-оптимистическом настроении я провела и все выходные, до конца которых нужно было определиться с тематикой будущего шедевра.

Два дня, с утра до вечера, я мысленно перебирала варианты первых строк моего романа, и не могла определить, который лучше — казалось, каждый из них сиял изяществом слога и неброской гениальностью. Тему и общую, как выразился Вадим Робертович, концепцию, я определила сразу и без колебаний. Я буду писать о любви. О болезненной страсти, о надрыве сердца, о выборе между призванием и чувствами. В общем, обо всем том, что пережила сама. В каком еще вопросе автор может быть так убедителен, как не в том, что выстрадано лично? И пусть любовь больше не интересовала меня в реальности — вымещение на бумагу прошлых переживаний могло бы стать настоящим спасением от тоски по несбывшемуся будущему с Марком.

Их, этих заметок и идей, было так много, что в понедельник я притащила учителю целую стопку бумаг с разнообразными набросками, которые в моих смелых мечтах уже сплелись в одну красивую лирическую историю. Правда, реакцию на плоды своих трудов я получила совсем такую, как ожидала. Нет, я, конечно, была далека от мысли, что придирчивый и критичный Вадим Робертович зарыдает слезами восторга над этими набросками, но, успев привыкнуть к его похвалам, все же, рассчитывала на менее разгромную оценку.

От первого же взгляда на мои черновики Вадим Робертович страдальчески скривился, будто откусил лимон.

— О… любовь… — вяло протянул он и скептически прокашлялся. — Мои худшие опасения начинают сбываться, Алексия. Вот смотрю на тебя — и удивляюсь. Какой бы умной и просветленной ни была барышня, энная часть ее мозга уже заражена романтической фигней прямо с младенчества. Вот непременно подавай вам все эти чувства и чтоб обязательно до гроба! Остается только радоваться, что я родился мужиком и у меня нерушимый пацанский иммунитет против этой ерунды. Ну, так что, все-таки страсти-мордасти? Об этом будешь писать?

— А почему бы и нет? — заняла воинствующую позицию я, пораженная таким неприкрытым шовинизмом в отношении романтических тем. — Это вам, мужчинам, лишь бы мамонта валить! Вам интересны только политика, власть, место под солнцем — а я, может, тоже это все фигней считаю! Между прочим, вечная тема любви прослеживается почти во всех классических произведениях! Кто читал трактаты Маркса от корки до корки? Зато "Анну Каренину" или "Войну и Мир", особенно там, где про мир…

— Тихо, тихо, разошлась тут! — бесцеремонно шикнул на меня Вадим Робертович. — Конечно же, не мое колхозное дело — указывать творцу на круг проблем. Куда уж мне, толстокожему, судить о вашем восторженном перешептывании с музами. Или как вы там общаетесь? Может, морзянкой? Ладно, не дуйся, а то еще лопнешь. Я повторяю, думай и выбирай тему сама. Время на раздумья у нас пока есть, так что пораскинь еще мозгами и определись, без горячки. Но если все-таки заупрямишься на этой своей сентиментальщине… — он страдальчески вздохнул, издевательски подражая романтическим героям. — Помни — в этом жанре у тебя очень сильные соперники. Все то ценное и глубокое, что могло быть сказано о любви — сказано давно и не раз. Ты с разбега лезешь в очень сложную сферу, опошленную до тебя сотнями доброжелателей. Я не указ тебе, Алексия. Возвращайся к себе. Пиши о любви. И пусть твои соперники в веках, какие-то там Шекспир или Грин, Стендаль или Мопассан совершенно тебя не смущают! Молодость она же такая — очень самоуверенная! — чувствовалось, что Вадим Робертович напрямую издевается надо мной. — Ну что уставилась, маленькая гордая птичка? Вперед и с песней! Бояться Мопассанов — не писать романов! — и тут учитель откровенно расхохотался, наслаждаясь моим перекошенным от злости лицом.

Это было уже слишком. Я не стала дослушивать насмешки, принижающие такую особенную и важную для меня тему, и, резко развернувшись на пятках, вылетела из кабинета, чтобы прямо сейчас не высказать Вадиму Робертовичу все, что я думаю о его черствости, грубости и полном непонимании возвышенных порывов сердца.

— Чурбан! Толстокожий чурбан! — зло шипела я, проносясь по университетским коридорам, а в ушах у меня все еще звенел его издевательский смех. Мне было все равно, что я поступила вызывающе, что из кабинета преподавателя просто так не выскакивают, громко хлопая дверью, словно фурия. Да плевать на приличия — лишь бы не видеть сейчас этих насмешливых глаз и не взорваться при всех, устроив скандал с топаньем ногой и громкими воплями, в лучших традициях героинь романтической прозы, над которой так откровенно издевался Вадим Робертович.

Вопреки моим опасениям, пришедшим на смену праведному гневу, учитель не стал припоминать мне эту выходку, наоборот, казалось, его только забавляли злость и горячность, с которой я защищала выбранную тему. Первые насмешки и наш нелицеприятный разговор были всего лишь цветочками. Ягодки пошли дальше, когда он начал нещадно браковать и рубить на корню все мои задумки, основанные на переживаниях из прошлой жизни, которую я пыталась преподнести символично и немного приукрасить исключительно литературными средствами.

— Так-так… выросли вместе как брат и сестра, потом полюбили друг друга, жестокая судьбина разлучила? Поздравляю, птичка! "Грозовой Перевал" Эмили Бронте за сто пятьдесят лет до тебя уже написала!

— Угу… Он, значит, хотел ее к себе привязать-приковать, а она, значит, все таки сбежала? Себе же в ущерб? Но крайне принципиально? Ну, просто Эдвард Рочестер и Джен Эйр!

— Ага, значит, вот новый поворот. Путь сильной женщины, которая из тепличного растения постепенно превращается в настоящего бойца, не сдается и неумолимо идет к своей цели? А имя героине уже придумала? Я предлагаю Скарлетт О`Хара! Нет, ну почему ты кричишь? Я совершенно не понимаю твоего, Алексия, возмущения — ведь ты не можешь не знать, что похожую тему уже более чем удачно прописала Маргаретт Митчелл. Только не говори, что не слышала ее имени и не читала "Унесенных Ветром". Я, честно, удивлен — это же любимая книга всех не в меру романтичных и в меру интеллектуальных дев!

В ту самую секунду мое и без того слабое терпение оборвалось с визгом лопнувшей струны.

— Да ты что — совсем меня за идиотку держишь? — резко стукнув кулаком по стопке бумаг, крикнула я, вскакивая со своего места не замечая, что легко и без колебаний, наконец, перешла на "ты", как и настаивал учитель. — Да какая Маргаретт Митчелл! Какие "Унесенные Ветром"! Хватит мне лапшу на уши вешать, я вообще о другом собиралась писать! Не надо мне врать — просто возьми и скажи, что тебе не нравится эта тема, что ты просто не хочешь, чтобы я ее брала за основу, потому что… потому что…

— Ну, птичка, ну? — только подзадорил меня Вадим Робертович, упираясь рукой в стол и слегка наклоняясь вперед. — Потому что — что? Если уж взялась говорить "А", говори "Б"! И не вздумай тормозить на поворотах и прикрываться липовыми извинениями!

— Да потому что ты шовинист! Вот почему! И ненавидишь чувства и… и женщин! — совершенно не ощущая страха и того, что я, недавно призывавшая быть осторожнее, сама перешла все границы уважительного общения со своим наставником. Благо, в такой поздний час на кафедре никого уже не было, но что-то подсказывало мне, что даже наличие рядом представителей педколлектива не остановило бы меня, до такой степени я была зла.