Жила-была девочка, и звали ее Алёшка - читать онлайн книгу. Автор: Таня Танич cтр.№ 43

Все следующие пять лет, в течение которых мы не видели друг друга, я так не смогла выбросить этот камень, и хранила его сначала под подушкой, а потом в ящике письменного стола, вызывая этим странные догадки и подозрения.

Но все это было потом. В моей новой, другой, автономной жизни.

Без Марка.

В сущности, она была не такой уж невыносимой, жизнь без Марка. И даже в меру приемлемой. Настолько, насколько может быть приемлемой жизнь человека, запретившего себе вспоминать и сравнивать ущербно-осколочное настоящее с тем неповторимым миром на двоих, от которого пришлось добровольно отказаться.

Что сделано, то сделано. Как и во время пребывания в летнем лагере, я поняла — нужно просто принять новые правила и работать, не обращая внимания на звенящую пустоту в сердце. И поменьше думать о будущем. Ни будущего, ни прошлого пока не существовало для меня.

Был лишь сегодняшний день, который стоило пережить для того, чтобы на смену ему пришел еще один такой же, и еще один, и еще. Реальность превратилась в череду барьеров, которые я медленно преодолевала с чувством странного автоматизма, охватившего меня со дня отъезда из семьи Казариных.

Неудивительно, что вхождение в студенческую жизнь, такое волнительное и радостное для каждого новобранца, почти не отпечаталось у меня в памяти. Поселение в общежитии прошло более чем буднично. Я просто зашла, оставила свои вещи, и пролежала до утра с открытыми глазами в чужой и неудобной кровати, которой теперь предстояло стать моей.

Но, как только под подушку перекочевал мой тайный камень, засыпать стало гораздо легче. Всякий раз перед тем, как провалиться в тяжелое забытье без радости сновидений, я поглаживала пальцами его шершавую поверхность, и он действовал на меня успокаивающе. С его помощью на следующее утро я хотя бы могла открыть глаза и встать с постели, что само по себе было небольшим подвигом. Ни о какой бодрости или легкости в начале нового дня не могло быть и речи. Вечная усталость ни на секунду не покидала меня и волочилась следом тяжелой невидимой гирей, путая ноги и заставляя плечи сутулиться.

А я училась жить — пустой и серой оболочкой. Без души.

Именно так — как скучнейшее существо, серое и никчемное, меня восприняли новые знакомые в студенческом окружении. Абсолютно все, от девочек-соседок по комнате до однокурсников и преподавателей. Их удивление с примесью разочарования объяснялось еще и тем, что моего появления в университете ожидали — всем было интересно увидеть человека, которого не просто приняли без конкурса, но еще и денег приплатили.

Среди первокурсников гуляла достаточно противоречивая информация о моем прошлом: одни утверждали, что я круглая сирота, выбившаяся в люди исключительно собственными силами. Другие — что я из очень обеспеченной семьи, и никогда ни в чем не знала отказа. Всем не терпелось выяснить правду непосредственно из первых уст, но я, равнодушная к всему на свете, лишь отвечала: "Думайте, как вам больше нравится", чем только подогревала подозрения.

После первого месяца моего более чем заурядного поведения народ дружно решил, что все как обычно, и эти "честные" конкурсы — одно вранье. В том, что выигрыш в программе был куплен мне могущественным папашей-чиновником, никто больше не сомневался. Двое бывших коллег по лагерю, также попавших на курс и получивших льготу при поступлении, теперь демонстрировали оскорбленное достоинство и при моем появлении начинали театрально шептаться: "Вот бы и нашим родителям столько денег!"

Я не спешила опровергать эту версию. Мне действительно было все равно, и я не стремилась понравиться новым "друзьям". Зато за ними было интересно наблюдать, как за разноцветными рыбками в аквариуме, когда делать было нечего и мозг хотелось чем-нибудь занять.

Если бы я могла полноценно удивляться, то, наверное, поразилась, насколько мои недавние представления о новом коллективе оказались далеки от правды. Еще год назад я мечтала об обществе смелых, свободомыслящих людей, творческих и дерзких, а на деле — будто бы попала в свой прежний класс. Только масштаб происходящего был посолиднее.

Да, на потоке нас было не двадцать, а около двухсот человек. И посещали мы не уроки, а семинары и лекции, но все знакомые герои были тут как тут. Привычные отличники-зубрилы всегда садились в первых рядах амфитеатра и с фанатичной готовностью конспектировали каждое слово преподавателя, даже если тот, прерывая лекцию, начинал свободно обращаться со студентами.

На галерке, где обосновались хулиганы и разгильдяи, было шумно и весело. Часто оттуда раздавались сдавленный смех и даже чавканье: потенциальные двоечники поедали собственные завтраки и обеды, запивая их газировкой, а самые отчаянные — пивом или портвейном, ни капли не стесняясь того, что находятся в аудитории.

Основная студенческая масса, затесавшаяся между этими двумя крайностями — прогульщиками и ботанами — казалась более пестрой, но, все же, не представляла собой ничего нового. Здесь были свои негласные предводители, типа Гошки Авдеенко, а также их вечные приятели, любившие пускать пыль в глаза и важничать перед девчонками. Были признанные королевы, привыкшие решать все проблемы одним взмахом невообразимо-длинных ресниц и блестящих русалочьих волос. На пятки красавицам традиционно наступали подружки-конкурентки, мечтавшие отбить самых перспективных женихов. Были и серые мышки, юркие и проворные, осознающие превосходство королев и ведущие борьбу за внимание своими, проверенными методами — активностью, старательностью и чрезмерным рвением услужить-понять-посочувствовать.

По представительнице каждого из кланов я получила и в соседки по комнате.

Очень серьезная и сознательная Соломия Радчук, озабоченная глобальными проблемами держалась, как и я — особняком. На лице ее, несмотря на юный возраст, уже лежала печать скорби за судьбу мира, родного государства и демократического общества в целом. Никто никогда не видел Соломию сидящей без дела. Сразу же по прибытии в столицу она подалась в ряды ультра-правой молодежной организации и все свободное от зубрежки время проводила за рисованием политических плакатов. Все они начинались со слов "Доколе?!" или "Позор!", естественно, кого-то или что-то изобличали и занимали слишком много места в нашей тесной комнатушке, вызывая всплески возмущения со стороны других обитательниц.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Больше всех ненавидела подобные проявления гражданской сознательности Анечка Полонская, в системе координат которой Соломия занимала промежуточное место между ковриком и дверной ручкой. Полная противоположность нашей патриотке, Анечка презирала скучное морализаторство и занудное разглагольствование. По ее твердому убеждению, жизнь должна была походить на нескончаемую череду вечеринок и праздников, в лучах которых она могла бы блистать, великодушно принимая обожание многочисленных воздыхателей.