Жила-была девочка, и звали ее Алёшка - читать онлайн книгу. Автор: Таня Танич cтр.№ 127

Ощущение, что на теперь я твердо знаю, о чем пишу и зачем пишу, окрыляло. Еще в самом начале я решила, что главной темой романа будет обман, та громоздкая и привычная ложь, в которой живут самые близкие люди — родители и дети, влюбленные, те, кого мы привыкли считать друзьями или добрыми знакомыми. Мне хотелось написать о том, как это — жить в мире вранья, самому подыгрывать ему по необходимости, и к чему вечное притворство может привести отчаявшегося и одинокого человека.

Вадим, выслушав мои сумбурные соображения об основной идее будущего творения, не стал возражать. Кто знает, может он действительно нашел задумку интересной, а, может, обрадовался, что меня вновь занимает творчество. Но, так или иначе, пока что я могла писать без оглядки на его суровую критику.

Самым лучшим временем было начало работы, когда я писала на чистом вдохновении, не испытывая недостатка в словах и эмоциях. Я могла, наконец, выговориться, выплеснуть на бумагу задавленную тоску и мысли, давно не дававшие покоя. Теперь можно было откровенно и не стесняясь, высказаться о привычке убегать, прятаться от очевидного, закрывать глаза на неудобные проблемы и врать друг другу, прикрываясь пустыми приличиями.

Все чаще и чаще мыслями я возвращалась к разговору, во время которого Ярослав признался мне в своей болезни, и понимала, что именно тогда, несмотря на дальнейшее опровержение, он говорил неутешительную правду жизни.

«Все эти идеалы, доказательства, какая-то шелуха, типа торжества правды, справедливости и безграничных возможностей каждого — думаешь, это правда? Нет, Лекс, все наши радостные и позитивные стремления — фальшивка. И реальность тоже — хорошо залакированная подделка под счастье. Так скажи мне, стоит ли держаться за такую жизнь, а? Я вот точно уверен, что нет» — именно эти слова звучали в моих ушах, когда я переходила от страницы к странице.

Внезапно мне вспомнились наши с Вадимом походы по «злачным» тусовочным местам, все те исписавшиеся самодовольные гении, привыкшие надрывно стенать о непонятости, также убегающие в свои странные иллюзии и миры. Вопросы, терзавшие меня и доводившие до отчаяния, на которые иногда не мог дать ответ даже всезнающий учитель — все они тоже перекочевали в будущий роман, освобождая меня, очищая изнутри.

В конце концов, я так разошлась, что решила припечатать каленым железом и собственную склонность к уходу от реальности, игры в прятки с окружающим миром, попытки спрятаться в идеальном бело-воздушном пространстве, в котором я собиралась раствориться после расставания с Марком. С удивлением понимая, что такое безжалостное обнажение собственных слабостей на бумаге приносит облегчение, почти как те мои дневниковые записи, с помощью которых я лечилась от привычки причинять себе боль, я не смогла и не стала останавливаться.

Так на страницы рукописи перешла моя самая стыдная и тщательно оберегаемая тайна — тяга к саморазрушению, нарочному нанесению себе увечий и ран. Я, наконец, смогла освободиться от нее, передав главному герою, который к тому времени успел стать настоящим, живым, самостоятельным, все меньше и меньше напоминая образ, собранный из кусочков личности Ярослава и моих собственных привычек. И хотя я не стала менять имя и привычно называла его Ярославом — это был уже совсем другой Яр, похожий на моего друга, словно брат, и, в то же время, как это часто бывает в парах близнецов — обладающий собственным характером и стремящийся доказать свою уникальность, непохожесть ни на кого.

Новый Яр был честен до безжалостности и говорил без обиняков о том, что было принято скрывать, прячась за непроницаемой стеной молчания и стыда. Постепенно он так захватил меня, что я полностью доверилась ему, превратившись во внимательного слушателя, пока герой вел меня от главы к главе, наивно считая, что так будет до конца, до самой финальной точки на последней странице.

И тут, когда я меньше всего этого ожидала, меня подстерегла ловушка.

Где-то на середине рукописи, все больше увлекаясь и изливая душу, я вдруг поняла, что банально запуталась. Запуталась в тех многочисленных вопросах, которые свалила в одну кучу, ошибочно полагая, что, объединенные общей темой, они окажутся несложными для проработки. Кроме того, в попытке прописать чудовищный обман, с которым столкнулся Ярослава со стороны своего горе-возлюбленного, я поняла, что совершенно не знаю, как преподнести эту историю без ненужного эпатажа по поводу нашумевшей и набившей оскомину «голубой» темы. Но так как этот вопрос в последние годы пребывал на пике популярности, существовал огромный риск, что именно он перекроет все остальные, и попросту перетащит на себя все внимание читателей.

Вся вторая половина девяностых на постсоветском пространстве и так была окрашена в скандальные цвета табуированных до недавнего прошлого тем — криминала и гомосексуальности. Теперь эти два явления стали предметом гордости, фетишем, и только ленивый не использовал их для привлечения интереса. В фильмах и книгах главными героями были все как один «на лицо ужасные, добрые внутри» бандиты, ну а в творческой среде царили ранимые личности с нетрадиционной ориентацией, которым только сейчас дали свободно выдохнуть и сбросить оковы тоталитаризма. Певцы, поэты, театральные режиссеры носили блестящие узкие штанишки и яркий макияж, женские балетные партии переписывались под мужчин, которые вставали на пуанты и надевали пачки, историки находили оттенок латентной гомострасти во взаимодействии государственных деятелей прошлого, особенно если дело касалось политического или военного противостояния.

На волне всей этой вакханалии мне вдруг показалось, что я не смогу адекватно и честно отразить историю Яра без того, чтобы не придать роману оттенок какой-то пошлой, расчетливой спекуляции. Да и герой неожиданно взял и замолчал, закрылся от меня, не желая подсказывать, как ввести в повествование эту линию, стоит ли раскрывать ее детально или просто — дать готовый неутешительный итог.

И ни на один из внезапно возникших вопросов у меня не было ответа. После эйфорического парения последних месяцев, я уперлась лбом в глухую стену и все билась, билась о нее, не зная, как найти выход из тупика.

— Но ведь я видела ее… — сидя за столом очередной бессонной ночью и напряженно растирая пальцами виски, бормотала я одно и то же. — Я видела ее всю, полностью, целиком. Всю историю, от начала до конца. Она целостная. Там нет места никаким перекосам, все правильно и гармонично. Я не могу, я же не могу просто взять и потерять ее суть…

В конце концов, после еще нескольких попыток бесполезной и явно не в ту степь писанины, я решила взять паузу и немного передохнуть. С чувством сожаления перечитывая свеженаписанное и понимая, что последние листов тридцать править бесполезно, глубоко вдохнув для храбрости, я решительно разорвала их на мелкие клочки.

Единственно приятной частью такой горькой процедуры был небольшой снегопад, который я устраивала, высоко подбрасывая изорванную бумагу над собой. Маленькие колкие снежинки, бывшие когда-то страницами, осыпали мое лицо, обидно дразнясь и щекоча, но я не собиралась сдаваться и унывать. Потому что этот снегопад из неудачных страниц скоро исчезнет, я немного отдохну и вымету его, из своей комнаты и из своей жизни.