Жила-была девочка, и звали ее Алёшка - читать онлайн книгу. Автор: Таня Танич cтр.№ 100

Вадим Робертович тоже молчал, застыв в неком подобии растерянности.

Прошло еще несколько минут, прежде чем он сказал:

— Сними бинты.

Я опять закрыла глаза, отвернувшись в совершенном ужасе. Ощущение было такое, будто меня вывели на переполненную народом рыночную площадь и заставили раздеться догола.

— Алексия. Ты слышишь меня? — он мягко взял меня пальцами за подбородок и развернул лицом к себе. — Сними бинты. Тебе нечего бояться. Я должен увидеть, что там.

С удивлением понимая, что на смену ярости в его голосе пришло доверительно-дружеское участие и желание понять мою боль, я медленно, будто в состоянии транса, развязала узел на одной руке, потом на другой. Пока я разматывала повязки, Вадим Робертович, немного отстранившись, терпеливо ждал, и в его взгляде появилось что-то новое: страх за меня, готовность принять любую правду и помочь, чего бы это ни стоило.

Когда последний кусочек белой материи, стыдливо прикрывающий то, что я пыталась спрятать от всего мира, упал на пол, я, все еще дрожа от страха, развернула руки тыльной стороной кверху, открывая перед ним не только свои раны, а и то, что осталось от моего настоящего "Я", которое плакало и истекало кровью.

Зрелище при ярком дневном свете получалось малоприятным: два сплошных багровых пятна там, где кожа была обожжена до болезненных волдырей, которые я потом с изрядным упорством раздирала, приводя к образованию глубоких, рубцующихся ран. Я сама будто бы впервые посмотрела на собственные руки трезвым взглядом и, содрогнувшись от отвращения, поспешила отвести глаза.

Реакция учителя, несмотря на мои опасения, была совсем другой. Не сказать, что он остался так уж спокоен от картины, представшей пред ним, но, по крайней мере, самообладания не потерял, не отвернулся, уличать меня в неадекватности не собирался.

Глубокомысленно прокашлявшись и пытаясь справиться с эмоциями, он изрек:

— Так… Значит, это не бестолковая резня. И ты все-таки не наркоманишь, как я сразу подумал. Уже хорошо!

И я засмеялась в тот момент. Засмеялась сквозь слезы. Мощная энергетическая волна Вадима Робертовича будто бы прошла сквозь меня, заряжая уверенностью в том, что рано еще соскальзывать вниз. Можно пока и побороться.

Только такой человек, как он, мог найти позитив в сложившейся ситуации. Слова Ярослава о том, что во всяком прекрасном явлении однозначно червивая сердцевина, были разбиты в пух и прах всего лишь этими тремя уверенными фразами.

Еще какое-то время мы молчали, застыв на своих местах. Потом Вадим Робертович, снова прокашлялся, и будто стряхнув с себя оцепенение, развил бурную деятельность. Он усадил меня за стол, а сам вернулся в прихожую, закрыл входную дверь, которая так и осталась открытой с момента его стремительного возвращения в мою жизнь.

Когда он пришел обратно, я застыла на табурете в той же позе, положив руки на стол, словно демонстрируя улику.

Вадим Робертович присел напротив.

— А теперь скажи мне, зачем ты это делаешь? Ведь ты сама себя так наказываешь? Или может… разрешаешь кому? — чувствовалось, что он немного смущен необходимостью подобного деликатного разговора, но решимости разобраться в ситуации не теряет.

— Я сама. Мне так легче.

— Легче от чего?

— Боль в теле заглушает боль, которая внутри.

— И что это за боль? От чего она?

Я запнулась. Вот так, сразу, трудно было назвать все причины, ну и кроме того, я не могла раскрыть тайну Ярослава.

— Я… я не могу тебе сказать, — тихо ответила я, пригнув голову, ожидая новой вспышки гнева со стороны учителя. Но я ошибалась.

— Хорошо. Я понимаю. Хотя ни черта я не понимаю, если честно. Но ты сама мне расскажешь, когда будешь готова. Вот только, Алексия… Ты должна уяснить, что ничего этим добьешься. И себя не спасешь и проблемы не решишь.

— Да, знаю, — еще ниже нагибаясь к столу, ответила я.

— А ну-ка прекрати изображать из себя плакучую иву, — резко одернул меня он. — Смотри на меня! Тебе нечего стыдиться. Все, что бы ты ни сделала — это все ты. Нет идеальных людей, все ошибаются. Так что умей глядеть в лицо собственным ошибкам. И не вздумай пасовать! Или ты их — или они тебя. Ты поняла меня, птичка?

Я неуверенно кивнула, осознавая, что сейчас нахожусь в положении более уязвимом, нежели представший перед толпой зевак одинокий, беззащитный человек. Я сидела перед Вадимом Робертовичем с развороченной наизнанку, обнаженной душой. И то, как он бережно обращался с ней, давало мне силы хоть немного, несмело, но все же, попытаться подняться с колен.

— Послушай. Как бы ни было сложно — ты должна это прекратить. Понемногу, постепенно. Когда тебе в очередной раз станет плохо — ты звони мне, — он внезапно осекся. — У тебя здесь есть телефон?

— Есть, — неуверенно пробормотала я.

— Уже, лучше. Правда, ненамного. Но все равно! Звони мне домой. Среди ночи, хоть в два часа, хоть в три. Если будет совсем хреново — бери такси и приезжай, я оплачу дорогу. Да только это все пустышка, все ненадежно… — больше обращаясь к самому себе, заговорил он. — Я прекрасно знаю, что когда висишь на волоске, проще сделать какую-то глупость, чем ухватиться за соломинку. Но ты попытаешься? Пообещай хотя бы попытаться! Потому что дальше так нельзя: ты что-то сделаешь с собой, а я потом не смогу жить с чувством, что проглядел, не уберег… Знаешь, — внезапно он обжег меня взглядом, в котором читалась готовность идти до конца. — Я сейчас в пяти минутах от решения взять тебя и перевезти к себе. Насильно. Потому что ты будешь сопротивляться, я знаю.

Я испуганно вздрогнула. Нет, этого нельзя было делать, категорически!

— Не надо-не надо, я справлюсь! — пообещала я так горячо, что Вадим Робертович, слегка изменившись в лице, еще сильнее впился в меня пристальным взглядом:

— Точно? Вот, ты испугалась. Это хорошо, хоть какой-то рычаг, на который можно надавить. Тогда я предупреждаю — если только не найду тебя завтра в университете или ты не возьмешь трубку, когда я позвоню на домашний, знай, я вернусь сюда, и ни твой придурошный жених-сожитель, ни соседи, ни один живой человек меня не остановит. Я запру тебя в своей квартире до полного выздоровления и устрою такую терапию, что мало не покажется! Я буду кормить тебя с ложки и приносить ночной горшок — да, горшок, Алексия, именно тот, о котором ты подумала, не цветочный! Пока что — с нажимом произнес он, — перед тобой два варианта: либо готовность бороться за жизнь без ненависти к себе, либо мой полный надзор. А это хуже, чем в тюрьме.

Я понимала, что учитель не шутит, и эта агрессивная готовность отвоевать меня у самой себя пугала и восхищала одновременно.

Я даже не смогла возразить, что нет никакого жениха-сожителя, что я сама, так же как и Вадим Робертович, спасаю чужую жизнь. И что мне действительно очень-очень нужна крепкая, незыблемая опора, к которой я могла бы прислониться, черпая силы для нового дня и потрясений, которые он способен принести.