Сью слегка задыхалась. Она вытянула руки, словно с удовлетворением демонстрируя, что они пусты, и сказала:
— Больше ничего не осталось.
— Что там делают все эти вещи? — Эми попыталась взять Сью за руку, но та руку отняла. — Прошу тебя, Сью! Расскажи мне!
— Сменила замки. Вызвала слесаря из Лейси-Грин. — Сью деловито огляделась, как будто проводя инвентаризацию. Эми огляделась тоже. Ей показалось, что чего-то не хватает, хотя она не смогла бы сказать чего. — Конечно, это временно. Мне объяснил адвокат. Вещи должны быть отсортированы. Но я имею право, так он сказал. Я заслужила, я заработала. Они будут у его матери. Поживут там. Посмотрим, как ей это понравится. Попрыгают. Ноги на подушку. Мультики. Стук-стук-стук. Думает, они ангелочки. Ничего плохого не делают. Посмотрим, как ей понравится. Посмотрим…
— Сью! — Эми схватила ее за плечи. — Ты велела мне прийти. И я пришла.
— Эми…
— Все в порядке.
Эми поцеловала Сью в ледяную щеку и почувствовала, как щека эта дернулась. Сью освободилась от объятий Эми, холодно, как будто больше не верила в возможность утешения. Эми очень ласково повторила:
— Расскажи мне, что случилось.
И Сью рассказала. Эми выслушала, и у нее отвисла нижняя челюсть, а глаза чуть не вылезли из орбит.
— На доске объявлений?
— Да.
— Но… кто их повесил там?
— Кто его знает. Я увидела их, когда шла в детский сад.
— Где они сейчас?
— Я же сказала тебе, — в голосе Сью чувствовалось нетерпение, — на доске объявлений.
— Что? Все еще?
— Да.
— Ты их оставила там?
— Да.
— Они там весь день висят?
— Да.
— О-ох… — Эми прикрыла рот ладонью, чтобы подавить… сама не знала что. Может быть, отчаянный визг? Вопль ужаса? Крик удовлетворения? Нервный смех?
Они стояли и смотрели друг на друга, и замороженное лицо Сью постепенно расслабилось, сморщилось, пошло мягкими, усталыми складками. Она больше не сопротивлялась нахлынувшему шквалу слез. Эми довела ее до дивана и усадила.
— Зла… — рыдала Сью. — Я так зла.
— Еще бы.
— Годы, годы всего этого…
— Ну-ну, тихо-тихо.
— Бесконечные насмешки.
— Я знаю.
— Как я глупа. Некрасивая, несексуальная. Не умею готовить, не умею водить машину. Мои рисунки — полная фигня. Я плохая мать…
— Ты прекрасная мать.
— Все время… Все время…
Эми дождалась, когда Сью немного успокоится, и протянула ей большой шелковый платок, когда-то принадлежавший Ральфу.
— Давай-ка.
Сью высморкалась, и из носа вылетело столько, что забрызгало ей все лицо.
— Прости, — сказала она, утершись платком.
— Да ну что ты, — Эми забрала мокрый шарик платка, — поплакать иногда полезно.
Эми убрала платок, поняла, что Сью немного успокоилась, и спросила, что же будет дальше. Сью позвала ее только для моральной поддержки и сочувствия? Или у нее есть какой-то конкретный план? Какой бы он ни был, Эми готова помочь. Когда схлынула первая оторопь, прошло первое изумление, она поняла, как зла сама, как обидно ей за подругу.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я что-то сделала?
— Просто дождись со мной его прихода.
— Конечно дождусь.
Эми представила себе ярость Брайана, если он ознакомится с этим бюллетенем последних известий до прихода домой. Он всегда был лицемером, и его способность тут же переиначивать все в свою пользу проявится в полной мере. Когда привычные к самообману люди сталкиваются с суровой правдой жизни, последствия могут быть самые непредсказуемые и очень опасные. И не только для диких уток на чердаке
[71].
— Ты боишься, что дашь слабину и впустишь его? Ты поэтому хочешь, чтобы я осталась?
— Нет. — Сью ответила ей из кухни, она наливала воду в свою банку для рисования. Она вернулась, поставила банку с водой на стол, зажгла лампу. — Просто мне хочется, чтобы здесь кто-то был.
— Он может быть агрессивным?
— Это никак не проявится.
Эми первая увидела машину Брайана, притом раньше, чем они ожидали. Она медленно тащилась через Зеленый луг. К тому времени Сью закончила создавать декорации мирного творческого уединения, которые ее муж и увидел через окно гостиной.
Эми затаила дыхание, когда в ответ на его стук Сью невозмутимо встала, взяла конверт, вышла из комнаты и, вернувшись, медленно задернула занавески. Эми не могла не заметить, что, хотя Сью проделала все это спокойно, вполне владея собой, голова ее была слишком запрокинута назад. «Она боится встретиться глазами с Брайаном», — подумала Эми, но ошибалась. Сью избегала смотреть на него не из страха, а от внутренней убежденности, что, если посмотрит мужу в глаза, ничто уже ее не остановит, она разобьет стекло кулаком и врежет ему по дурацкой физиономии.
После безупречно диетического ланча Барнаби вернулся в дежурку. Хотя было всего лишь три часа, некоторые оперативники уже возвратились. Троя среди них не было. Он отправился дальше изводить Клэптона, исходя из принципа: знакомый грешнику дьявол скорее влезет к нему в душу, чем дьявол, который с ним не знаком. Особенно если уже при первой встрече грешник чуть не обделался со страху.
Барнаби в третий раз взялся за показания Эми Лиддиард. При втором чтении у него опять возникло смутное чувство, будто в ее словах есть какая-то нестыковка, однако он так и не понял какая.
Любопытно, нет ли противоречий между тем, что она сказала ему лично в участке, и ее репликой в то утро, когда началось расследование? Интересующую его фразу следовало искать в файле «Лиддиард Г.», потому что Гонория с ее высокопарными тирадами тогда полностью доминировала в разговоре. Эми, насколько запомнил Барнаби, удавалось вставлять слово лишь урывками.
Оставив свой компьютер, он подсел к ближайшему свободному и начал поиски. Набрал несколько слов и вспомнил вдруг о своем bête noire, о задании, которое дал Мередиту на утренней летучке. К глубокому недовольству Барнаби, поручение уладить дело с отпечатками пальцев Гонории дало результат противоположный ожидаемому. Юнец вернулся и доложил, что мисс Лиддиард ни под каким видом не пойдет в участок, но готова, если лично Мередит будет присутствовать при процедуре, сотрудничать со следствием у себя дома.
Барнаби зажмурился от зеленого сияния монитора. Он вспомнил ответы Гонории, в основном отрицательные. Перечитал их еще раз. Да, так и есть. Эми всего лишь задала один вопрос дрожащим голосом и обронила еще одну фразу, касающуюся быта: «Сначала я сделала нам какао…» Здесь ее грубо оборвала золовка. Барнаби тогда не придал этому значения. Прерывать других было свойственно Гонории, да и, скорее всего, рассказ о приготовлении какао ничего не добавил бы к характеристике момента.