Энтони снова пошевелился. Сабина видела, что он чувствует
себя лучше. Доктор сказал, что он в очередной раз выкарабкался, но насколько —
неизвестно. В этот раз мальчика даже не забрали в больницу, посчитали, что нет
смысла, по словам доктора Уотерфорда. Рано или поздно это все равно должно было
случиться… «Пожалуйста, Господи… позволь, чтобы это случилось во сне… позволь
мне быть с ним…» — много раз молилась Сабина, находясь вдали от сына. К нему
она прошлой зимой вернулась из Нью-Йорка, не поехав на Багамы с Мелом. Сабина
считала себя в долгу перед ребенком, всегда винила себя за то, что дала ему эту
жуткую жизнь. Ему было пятнадцать лет, а выглядел он, как пятилетний, когда так
лежал, погруженный в сон, на кровати в спальне, которая стала его тюрьмой.
— Мам?
Энтони открыл глаза, такие же зеленые, как у нее. Он
улыбался ей. Сабине пришлось бороться с нахлынувшими слезами.
— Привет, мой милый. Хочешь что-нибудь попить?
Рядом с его постелью стоял кувшин с ледяной водой. Еще
Энтони обожал пить яблочный сок, жевать жвачку и смотреть хоккейные матчи. В
этой комнате он прожил всю свою жизнь, все пятнадцать лет, без единой жалобы.
— Тебе удобно?
— Нормально… Расскажи мне про твой новый сериал, —
попросил он шепотом.
Он уставал долго говорить, а слушать рассказы про мамины
успехи очень любил. Сабина писала ему письма и каждый день звонила отовсюду,
где бы ни была. Она посылала также всякие смешные вещицы и книжки, которые ему
читали сестры. Самому Энтони было тяжело держать книги, но читать он умел,
Сабина научила его в четыре года. Он был особенный мальчик… Она рассказала ему
про Мела, Габриэлу, Билла, Джейн и ее двух дочерей. Александра и Алиса были его
ровесницами, больно было об этом думать, как больно было их видеть, видеть
других детей, нормальных, бегающих по парку, гуляющих за руку с матерями…
— Я люблю тебя, душа моя, — прошептала Сабина,
видя, что он опять погружается в сон. Ей была ненавистна мысль, что через два
дня придется покинуть сына, но его состояние стабилизировалось, а ей надо было
возвращаться к работе. Такова была реальность их жизни, и сестры всегда
напоминали Сабине, что Энтони к этому привык. Другой жизни он просто не знал.
Когда она наконец встала и потянулась, было четыре часа
утра. Ей страшно хотелось опять позвонить Мелу в Нью-Йорк… просто чтобы
поговорить с ним. Там стрелки часов показывали семь, она знала, что Мел уже
встал, но, опасаясь его расспросов, так и не решилась звонить, пошла в гостиную
и прилегла на диван. В ее распоряжении была спальня, но спать ей не хотелось. У
них оставалось так мало времени… так мало. Причем эта встреча ведь могла стать
последней. Сабина опять пошла в комнату сына, взяла его маленькую хрупкую
ладонь, поцеловала кончики пальцев, улыбнулась ему. Слезы медленно струились по
ее щекам.
— Я люблю тебя, мой хороший, — прошептала она едва
слышно.
Энтони приподнял веки. Оказывается, он не спал.
— Я тоже тебя люблю, мама. Он радостно улыбнулся и закрыл
глаза. Он всегда радовался, когда мама была рядом.
Глава 36
Расставаться с Энтони всегда было пыткой, и этот раз не стал
исключением. Сердце у Сабины сжалось, к горлу подступил комок, но она ради него
старалась не подавать виду, обещала снова прилететь через несколько недель и
сообщила, что отправляется в Нью-Йорк, а он сказал ей, что будет смотреть
сериал. А затем наступила самая тяжелая минута: Сабина обняла своего мальчика,
чувствуя его тепло, ту искорку жизни, которая в нем осталась. Порой она ненавидела
себя за то, что не поселилась с ним, бросив все, но тогда она не могла бы его
содержать. Сабина часто подумывала перевести Энтони в Лос-Анджелес, но ему
необходимо было находиться поблизости от Стэнфордской клиники. Другого выбора
не оставалось, да и поздно было искать иные варианты. Надо было максимально
использовать этот.
— Я люблю тебя, мой дорогой… сильно-сильно!
Она улыбнулась сквозь слезы, а Энтони велел ей не плакать.
Он был самым мужественным ребенком на свете…
Сабина, преодолевая щемящую душевную, почти физически
ощутимую боль, заставила себя выйти за дверь, села в такси, надвинула черную
соломенную шляпу, поправила черные очки. Она могла бы уже привыкнуть к этой
боли, но знала, что никогда не привыкнет. А когда он уйдет… она все равно будет
о нем помнить… и помнить их взаимную любовь, в которую никто никогда не был
посвящен… «Как можно даже только начать объяснять это Мелу?» — думала Сабина.
Она не хотела, чтобы он ее жалел. Это и так ничего бы не изменило ни для
Энтони, ни для нее самой. Такую трагедию она не представляла себе в самых
черных снах, и все равно ни за что на свете не могла отказаться от радости
любить сына.
Перелет в Лос-Анджелес был хотя и коротким, но утомительным.
Сабина забежала к себе только переодеться и забрать уже готовый багаж и в тот
же вечер отбыла в Нью-Йорк. Она была измучена и понимала, что даже тщательный
макияж не скрыл жестоких переживаний минувшей недели и что если срочно не
заняться собой, к концу второго сезона может вновь понадобиться пластическая
операция.
В Нью-Йорке из аэропорта Сабина, никем не узнанная, на такси
поехала в отель «Пьер», зарегистрировалась у администратора и прошла в
отведенные ей апартаменты. Было уже три часа ночи.
Проспав около двух часов, она встала и позвонила Мелу, чтобы
сообщить ему, что прибыла. В его голосе все еще чувствовался холодок:
— Во сколько ты приехала?
— В отеле я была в три.
— Ты, наверное, страшно устала.
— Есть немного. Но жить буду. Мне просто надо пару
ночей выспаться, чтобы прийти в норму.
Мелвин понял это так, что она не желает видеть его после
работы, и ответил ледяным тоном:
— Замечательно. Я тебя понял. Но Сабина решила положить
этому конец, иначе так могло продолжаться неделями.
— Нет. Ты не понял. Но это не важно. Я просто устала, Мел.
Вот и все. У меня была тяжелая неделя, и все-таки я ужасно хочу тебя видеть.
— Как твой больной друг? — нерешительно спросил
Мелвин, словно теперь не был уверен в ней, во всех их отношениях.
— Хорошо.
— Хочешь, позавтракаем у меня?
— С удовольствием. Сейчас приду. Сабина поднялась к
нему в джинсах, сабо и белой шелковой блузке, раскрытой ровно настолько,
насколько требовалось, чтобы он не забывал о ее прелестях, таящихся под
одеждой. Трудно было сердиться на нее. Глаза у Сабины были очень усталые, от них
исходила глубокая печаль. Прежде Мелвин такого в ней не замечал. Она всегда
была сильной, выдержанной, была настоящей звездой. Когда официант ушел, Мел не
выдержал и взял ее за руку.
— Сабина… что с тобой приключилось? Ты здорова? Ты, не
твой друг, а ты?
— Я здорова.