Снимать штаны и бегать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ивченко cтр.№ 92

– Значит, это самое… Что тут у меня еще сказать? Да! Желаю здоровья, счастья, новых побед! Честь торжественного открывания памятника падшего генерала предоставляется хэ-и Зозуле. То есть, значит, мне!

Харитон Ильич обернулся сначала на памятник, потом на Кирилла. Голомёдов отрицательно мотнул головой и, приложив ладонь ко рту, громко прошипел:

– Открытие – в самом конце!

Тем временем Раздайбедин уже тащил на трибуну за рукав серого свитера краеведа Пилюгина. С широкой улыбкой оттеснив Харитона Ильича от микрофона, Василий жизнерадостно сообщил:

– Слово предоставляется активному участнику Историко-культурного движения «Отчизны Славные сыны», председателем которого является Харитон Ильич Зозуля, известному Славинскому краеведу Николаю Пилюгину!

Тут же Раздайбедин, отвернувшись от микрофона, ткнул краеведа кулаком в бок и прошипел ему на ухо:

– Давай, Николаич! Но чтобы без твоих сволочей. Услышу – убью!

Пилюгин недовольно нахмурил брови и рванулся к микрофону.

– Чтобы прояснить ситуацию, должен сразу сказать, что это мне выпала честь найти безвозвратно утерянную могилу генерала, – мрачно и веско заявил Пилюгин. При этих словах поэт Шашкин едва не упал в обморок, но сдержался усилием воли – лишаться сознания по сценарию нужно было лишь после произнесения пламенной речи.

– Если б вы знали, что это был за человек! – продолжил краевед-рационализатор. – Личный друг адмиралов Корнилова и Нахимова. Кстати, недавно мне удалось установить, что именно генералу Бубнееву принадлежит честь разведения в Славине особой породы тонкорунных овец – по частичкам шерсти, найденной в грунте близ его захоронения. Но это не имеет отношения к делу, а лишь подчеркивает разносторонний характер нашего великого земляка. Благодаря разработанному лично мною методу реконструкции внешности, сегодня восстановлен подлинный облик генерала и героя.

Толпа нетерпеливо загудела, но Пилюгин воспринял этот гул за одобрение.

– Как же он выглядел? – воодушевившись взмахнул рукой краевед. – Настоящий русский богатырь! Косая сажень в плечах…

Пилюгин выдержал паузу, покрутил кудлатой головой и, наконец, понизив голос, веско сообщил:

– Пока я не имею точного подтверждения своим догадкам, но по некоторым данным, именно с него списывался образ былинного Ильи Муромца!

Толпа ухнула – не то от простодушного удивления, не то от хохота. Тут же краевед возле самого своего уха услышал злое шипение Василия:

– Не увлекайся! Убью, слышишь?

Но угроза возымела обратное действие: возвысив голос, Пилюгин почти прокричал:

– А что бы вы думали? Вслушайтесь! Илья… И-ли-я. Лия – так в некоторых тюркских языках называют Льва. Лео – это «лев» уже по латыни. Илья… И-Лео! Слышите? Ведь это зашифрованное имя нашего земляка и героя, Льва Бубнеева! Его подвиг хотели скрыть от нас псевдо-историки, которые организовали и уже с успехом проворачивают подлый заговор против нашей культуры и истории! Но народный фольклор мудрее – он зашифровал имя героя, перенес его из Славина в Муром. Таким способом народное творчество надежно укрыло в своих былинах и сказаниях благодарную память о великом воителе – Льве Муромце! Это именно про него – великого ратника, беспощадного на поле брани, говорится в былинах: «Махнет рукой – улочка, махнет другой – переулочек!» Он уничтожал врагов десятками!

Пилюгин вдруг почувствовал, что его силой стаскивают с трибуны за рукав лохматого свитера. Свободной рукой он ухватился за микрофон и уже истерически выкрикнул:

– По сохранившимся свидетельствам очевидцев, наше командование держало Бубнеева в цепях и выпускало только на самые кровавые битвы! С него снимали оковы и прятались!

Толпа явно заинтересовалась. Однако больше никаких подробностей о боевых качествах воителя Бубнеева собравшиеся так и не узнали. Курчавая голова краеведа, издав невнятное мычание, вдруг резко нырнула под трибуну и больше не показывалась.

На самой трибуне образовалась сумятица. Василий зажимал краеведу рот, Кирилл за ногу стаскивал Пилюгина вниз. Последний брыкался, как бешеный верблюд, зашибленный солнечным ударом. Харитон Ильич смотрел на происходящее, отвесив нижнюю губу, вытянув руки по швам и зачем-то растопырив пальцы. Во всеобщей неразберихе никто так и не заметил, как на трибуну прокрался бледный поэт Шашкин.

Литератора сотрясала крупная дрожь.

– Уважаемые э-э-друзья! – начал поэт тоненьким голосом. Он и сам не мог объяснить, куда подевался его сурово-скорбный баритон. Толпа смотрела на Шашкина выжидательно и, в общем-то, беззлобно. Но почтительного внимания и трепета, которые пригрезились литератору в его сне, не было и в помине. От этого поэт еще больше стушевался.

– Лишь истинному патриоту… Лишь литератору дано э-э-черпать из корня… – неуверенно проблеял он. – И потому я рад и горд! Вот тут товарищ краевед передо мной… Он говорил. А литератору даны сила, талант и э-э-э… Потому что он – не краевед…

Шашкин перевел дух. В голове было на удивление пусто. Вся хорошо отрепетированная речь куда-то испарилась, не оставив в мозгах практически никаких следов. Поэт постарался взять себя в руки и воскликнул.

– Мои казаки воевали с Ермаком, а я – полковник в отставке! Как и воины, с молоком которых я впитал патриотизм!

Толпа загудела. Шашкин тут же торопливо выхватил из-за пазухи фолиант в самиздатовской обложке и потряс им над головой:

– Вот! В этой книге все можно прочесть. Здесь э-э-история… Всего нашего корня от Ермака до наших дней!

Шашкин вдруг почувствовал, что его оттесняют от микрофона. Боковым зрением он увидел радушную улыбку и желтые очки Василия, под которыми, резко контрастируя с улыбкой, сверкала ярость.

– Поаплодируем уважаемому поэту! – призвал Раздайбедин толпу. Толпа вяло захлопала.

– Одну минутку! – жалобно воскликнул поэт. – Я… Простите меня, я немного э-э-заболел… Но в такой день я, как патриот, не мог оставаться дома! Не смотря на болезнь, я должен был исполнить свой долг… Я обязан прочесть Оду!

– Читайте! – отрезал Василий и снова яростно сверкнул глазами.

– Есть! – только и мог пискнуть Шашкин. Однако сила приказа была так велика, что он, старый исполнительный вояка, забыл даже о том, что Ода не готова. Поэт глубоко вздохнул и вдруг, неожиданно для самого себя, раскатисто пророкотал:

– Ода во славу генерала Льва Бубнеева!

Толпа удивленно застыла, внимая неожиданно прорезавшемуся громовому баритону. Из динамиков загрохотали тяжеловесные строки:

– Лев Бубнеев не похоронен!

Для меня он – всегда живой!

Гениален он и непреклонен,

И всех нас он ведет за собой!

В экстазе Шашкин глотнул воздух, и вдруг по его телу вновь пробежала знакомая траурно-торжественная дрожь. Слова «суровый воин» вдруг как по волшебству обрели свое место. Строки сами полились из шашкинского горла: