Ее тело тяжело хлопнулось о брусчатку. Не в силах оторвать взгляд, Мишка смотрел и смотрел на неестественно согнутые белые ноги девушки, на бесстыдно подогнутый, медленно намокающий бордовым подол ночнушки.
В окно высунулся один из давешних матросиков. Он басовито заржал и, пьяно куражась, заорал кому-то внутри комнаты:
– Сбегла! Верткая, сучка! Ничо. Придется вам, мамаша!
Влада решительно схватила Мишку за руку и потянула с балкона, горячо шепча ему на ухо:
– Перетерпеть?! Ты думаешь, вот это все можно перетерпеть?! Чего встал? Пулю хочешь, дурень?! Уезжаем! Уезжаем!
… Мишка махал кистью, примотанной проволокой на длинную палку, и думал, как здорово, что они не разбежались по витебским щелям, не зажили каждый сам по себе, а вместе и с большего дружно. Пользовались Костиным завидным пайком с сахаром и тушенкой, Владкиными выручками за шитье и штопку одежды на Сенном рынке. Ну, и Полина, пусть изредка, но что-то вносила в общий котел с выступлений театральной агитбригады. Одним словом, если не шиковать, то жить было можно.
Но главное не относительно сытая жизнь, а то, что в провинциальном Витебске не было массовых чисток, под которые рисковал попасть в Питере любой мало-мальски прилично выглядящий человек.
Мишка вначале удивлялся, когда, болтаясь на лесах, замечал знакомую фигуру очередного университетского преподавателя. Потом перестал, осознав, что от раздрая колыбели революции драпанули в Витебск все, чей интеллигентский вид не вписывался в новые этические представления.
Посвистывая, налегке и не напрягаясь, Мишка домалевывал последние куски облупившейся штукатурки. Настроение было прекрасное. Теперь, после долгих раздумий и сопротивления обожженного опытом ума, он наконец-то решился раскрыться перед Полиной.
«Дурак. Струсил тогда. Стерпел унижение. Но все изменилось. Хватит сопли жевать, встану и скажу перед всеми: «Прости. Все понял. Люблю. Не могу без тебя. Выходи за меня замуж». Время подходящее, день рождения любимой. Праздничный ужин. Пусть эффект и дешевый, главное, чтобы она поняла: я не слюнтяй и готов к самым решительным поступкам».
На праздник Мишка припоздал. Пока оттер липкую краску в теплой двинской воде, пока нашел обожаемые Полиной белые розы, черт-те где, у незнакомой бабки на краю города. Потом долго не мог дождаться конки, две пересадки… В общем, сам не заметил, как вместо запланированного на все про все часа ушло два с лишком.
Он чуть помялся перед дощатыми дверями, прислушиваясь. Судя по редким всплескам девичьего смеха, Костя рассказывал очередной тупой анекдот. Мишка поправил купленную по такому случаю бабочку, огладил лацканы твидового пиджака, пристально осмотрел туфли, чистые ли, и, спрятав полыхающее от волнения лицо в кучу белоснежных бутонов, решительно открыл двери.
– О! Мишка! Где ты запропастился? Садись! Полина, смотри, какие розы! Твои любимые! – захлопотала Влада, переставляя тарелки и освобождая место рядом с собой.
Сердце Мишки вдруг запрыгало, откуда-то появилось ощущение, что за шиворот закинули полное ведро колотого льда. Дыхание сперло, и вымученная долгими раздумьями речь испарилась из головы, как проколотый шарик, оставив свист в ушах и легкое чувство общей ошалелости.
Неловко протиснувшись между шкафом и сидящим Костей, Мишка мельком оценил взглядом празднично одетую Полину, вдохнул запах ее тела, смешанный с ароматом роз, и, смутившись от нахлынувших чувств, неловко ткнул букетом вперед.
– Боже! Какие красивые! Спасибо, Мишка! Ты настоящий друг! – Полина зарылась носиком в бутоны и улыбнулась так широко и радостно, что последние сомнения в собственной решимости у Мишки растворились, и он, все еще обливаясь холодным потом от страха, начал:
– Полина! Дорогая моя Полина… Прости меня за… Да, прости! Ну, за глупость и нерешительность!
Полина засмеялась, словно тысячи серебряных шариков покатились по полу.
– Конечно же, прощаю! Тем более сегодня такой день…
– Да! Такой день! И в твой день рождения я бы хотел тебе признаться…
До сих пор криво улыбающийся Костя напрягся и даже встал со стула. Нервно откручивая пробку от бутылки с шампанским, он деловито, как обычно, по-хамски, перебил товарища:
– Мишаня, отличные цветы! Молодец! Ты давай, присаживайся! Хороший тост. Тем более что у нас тут двойной праздник. Мы с Полей объявляем о помолвке! Сегодня, в этот знаменательный день, она согласилась стать моей женой! Сюрприз! Не ожидали?! Ур-ра!!!
Шампанское громко выстрелило, Мишка покачнулся и осел на стул.
Ему показалось, что злосчастная пробка угодила не в потолок, а пробила сердце, разорвав его пополам, и то, что он все еще жив, – сон и какое-то досадное недоразумение.
Мишка как зачарованный смотрел на плывущие стены, мимолетно отмечая вытянувшееся посерьезневшее лицо Влады, победный блеск в глазах Зубенко, плавную линию изгиба Полининой шеи и ее отчего-то погасший, смущенный взгляд. Стены плыли, приближаясь все ближе и ближе, сжимая со всех сторон и грозя раздавить тело в плоскую лепешку, стол с салатами и нарезками вдруг начал вращаться все быстрее и быстрее, сливаясь в одно большущее разноцветное пятно. Пятно нахлынуло и поглотило Мишку, закружив задыхающееся тело в огромной, стремительно ускоряющейся карусели. Он попытался как-то зацепиться за реальность, но было поздно, карусель выбросила его куда-то в бездну, в холодную черноту падения, еще мгновение – и бывший Мишка Вашкевич схлопнулся в одну темную точку, дрожащую от ужаса, и исчез.
… Десятки тысяч мертвецов стояли ровными рядами. Босые заиндевевшие ноги; мерзлые, щедро присыпанные инеем яблоки глаз; высохшие, примерзшие друг к другу фигуры. Мертвые, мертвые, мертвые… Застывшие в камень женщины, дети, мужчины и старики – стена покойников встала от края до края, превращаясь где-то там, вдалеке, в бугристую линию фиолетового горизонта.
Мишка с ужасом понял, что умер, что здесь, в этом монолите вмерзшей друг в друга людской массы нужно выискать себе местечко и встать тут навеки вечные.
Отчаяние быстро переросло в тупое оцепенение. Мишка брел понуро вдоль страшной полуистлевшей, обветренной, обугленной, искалеченной шеренги, высматривая пустую, свою, нишу. Откуда-то сверху, с продрогшего над покойниками неба донесся знакомый голос:
– Пей, пей, мой хороший… Надо пить. Все будет хорошо.
Вдруг его рот наполнился жидкостью, которая проникла через глотку прямо внутрь живота, согревая, неся с собой жизнь и в то же время запирая дыхание. Он испугался, что сейчас захлебнется, закашлялся, затрясся в конвульсиях, пытаясь исторгнуть из себя проклятый настой. Вдохнул яростно, на разрыв легких, и тут же сжался от страха: какая-то могучая сила выдернула его над толпой и понесла, понесла, ускоряясь куда-то вверх, к сияющему радужному теплу.
– Еще чуть выпей… Эх, ты. Как же так, бедолага мой?
Мишка почувствовал, как что-то течет по подбородку прямо на грудь. Стало неприятно и мокро. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит в постели. Прямо над головой маячило круглое лицо Влады. Девушка пыталась напоить его из кружки, теплая вода лилась на исподнее.