– Не стоит… Ты ж Призрака поймал, не брата. Это совсем другой расклад, – Призрак слегка улыбнулся разбитыми губами.
Станислав, почуял, как жгучая боль в сердце ядом разливается по всему телу. В отчаянии сжал могучие объятия так, будто хотел выдавить весь воздух из высокой фигуры пленника.
– Гаси. Кто прошлое помянет, тому глаз вон. Самому надоело, – без интонаций, мертвецки прохрипел Сергей.
– Как скажешь, – Станислав разжал руки и отвернулся к бревенчатой стене, чтобы бойцы не смогли увидеть охватившее его смятение. Нарочито буднично, без эмоций, бросил через плечо: – а повесьте-ка его, парни, где-нибудь на краю той деревни, где эта сволочь покуражилась.
– То дело! Ты извини, батька, но его счастье, что не узнал я командира своего бывшего. За один только лагерь, что мы с Булатом в восемнадцатом вляпались, на куски порвал бы. – прошипел в ухо пленнику Войцех.
Ноги у Призрака подкосились, но он не упал на пол, а лишь чуть крутнулся, испытывая силу цепких рук Курдеко.
– Вот как… Только, знай, Стась. Нет на мне чистой крови. За свои дела отвечу. Чужое не потяну.
Стас брезгливо поморщился.
– Я, может, и поверю. Ты им объясни, как ты, такой хороший, над бабами да детишками лютовал.
– Не я. Долгая песня. Все равно не поверишь. …А, ладно! Все равно помирать. Почему б не сейчас… Мерзкая погода – самое время сдохнуть. Только… Ты. Брат! Как жить с этим будешь?
– Мои проблемы, Сергей. Стася еще в гражданскую три раза убило. Нет его. Только батька Булат остался. ОН сейчас решает, – Стас холодно, словно речь шла о хозяйственном мусоре, приказал: – «это» утром вздернуть. Собрать местных, чтоб видели. Всех!
Призрак неожиданно, с видимым облегчением, не то рассмеялся, не то зарыдал, выпрямился во весь немаленький рост и – вдруг – подмигнул брату совершенно по-детски, озорно и задорно:
– Зрелище надо… Урок. Отличная идея. Значит, расстрелять слабо? Может, по-родственному? А, Стась?
Батька демонстративно отвернулся, всем видом давая понять, что с покойниками переговоры не ведутся.
– Чего встали? Мне два раза повторять?!
– Есть! – Войцех довольно вздернул вверх связанные руки пленника, да так, что хрустнули кости.
Больной, пронзительный взгляд командира вышвырнул визитеров наружу. Озадаченные странной сценой, бойцы суетливо выпихнули Призрака из лесного жилища и поволокли в яму, вырытую специально для подобных случаев.
Станислав Вашкевич, Стась, ныне батька Булат, остался один на один с невидимым для всех личным врагом. Воспоминания прошлого ручьем боли неожиданно просочились сквозь глыбы и нагромождения памяти, размывая пласты более поздних и более серьезных событий. Водоворот забытого, исполняя смертельное фуэте, все быстрее и быстрее завертелся картинками и мгновенно усилился до бурного мутного потока, сдирая мозоли на очерствевшей по войнам душе.
Толстый лед разумного взломался под натиском эмоций, позабытое выстрелило наверх мутным гейзером, и память понеслась в тартарары, оставляя после себя только смятение и хаос, буравя в сознании парящие кровью болезненные борозды, в которых, беспомощно захлебываясь, тонул полуживой младенчик совести.
Батька Булат сгорбился, вмиг став старше на пару десятков лет, тяжело подошел к мерцающей керосиновой лампе. Пытаясь отогнать наваждение физической болью, поднес ладонь к струящемуся из стекла горячему воздуху. Держал ладонь долго, пока не завоняло паленым мясом.
Еще мгновение Стас бессмысленным взглядом смотрел на вздувающийся на ладони лиловый волдырь, и тут же, будто марионетка, из которой вынули железный стержень, резко, кулем свалился на узкое ложе.
Редкие блики синеватого света выхватывали из темноты полубезумное лицо человека, который, заткнув рукавом искривленный в страдании рот, глухо, жутко, почти по-звериному, выл.
* * *
Либо охранник ничего не передал следователю Мичуличу, либо у того не было времени на глупости от строптивого арестанта, или по насмешке судьбы, но в этот день Стась каким-то шестым чувством почуял, что судьба его уже решена и развязка будет сегодня.
Что-то такое чувствовалось во взглядах приближенной Рыжему кодлы: смотрели как на обреченного, как на ходивший по недоразумению по земле мертвый кусок мяса. В глазах хищников читалось неукротимое желание наконец-то расправиться с этим отчего-то брыкающимся и царапающимся зайчонком.
Надо было что-то предпринимать. Ясно же, что от заточенной о стену ложки, ловко брошенной прямо в сонную артерию, можно как-то уклониться, но когда их пять или шесть… Да и способов умертвить себе подобного, отработанных веками и поколениями упырей, у этой братии более чем достаточно. Навыков опробованных, надежных. Петля из скрученной простыни, ловкая подножка и куча навалившихся тел, неожиданный удар по поднесенной ко рту ложке с кашей и еще тысяча рецептов, как у хорошей хозяйки на кухне… В камере сидели люди с надиктованной дьяволом фантазией, выдержанные и промаринованные долгими страданиями в душном ограниченном пространстве.
Можно было бы постучать в дверь, только вызов охранника воспримется как сигнал к нападению, это понятно. Стась холодно рассудил, что неплохо было б ввести разлад и сумбур в ряды противника. Только так можно выиграть какую-то каплю времени. А там будь, что будет. Смерть одна, пусть она будет яркой.
Уже принятое решение набухало гноем гнева. Стась почти физически ощущал боль у сердца, ту, что вспухла огромным фиолетовым нарывом. Боль пульсировала, обдавая то жаром ярости, то холодными волнами ненависти. Терзания неопределенности были хуже близкой гибели.
Стась встал с нар и подчеркнуто нерешительно направился в сторону полога, отделяющего логово Рыжего от остального мира. Дорогу тут же перекрыли две массивных фигуры мокрушников Фимы и Еремы, которым, по слухам, убить что человека, что курицу, было без разницы.
– Чего тебе? – набычился гориллоподобный Фима, слегка ошалев от наглости практически трупа.
– К Рыжему. Прощения просить пришел.
– Пшел на… – апатично процедил сквозь гнилые зубы Ерема.
Но тут из-за полога вынырнула рыжая головенка.
– Парни, вы чо? Такой гость… сам к нам. Иди сюды, моя хорошая, – осклабился нехорошей улыбкой Рыжий, и два амбала расступились.
Четыре шага до лежбища Рыжего стали, пожалуй, самыми трудными за все двадцать лет Стасевой жизни. Шел как на эшафот, прокручивая еще и еще раз шаги к отступлению.
Раз.
Два.
Три.
Четыре!
Марута в одном броске, словно кобра, выбросил все тело с вытянутым кулаком в сторону ненавистной рыжей физиономии. Время вдруг встало. Стас недоуменно смотрел, как побелевшие костяшки пальцев очень медленно, словно увязнув в густом сиропе воздуха, тянутся, тянутся, тянутся, отражаясь в удивленных зрачках Рыжего.