Со стороны могло показаться, что юная дама, попивая кофий, делится с друзьями последними институтскими сплетнями. Но Мира, деловито расставляла все точки над i, так волновавшие Сергея.
Судя по последним задержаниям «братьев» (так называли себя бомбисты в боевом крыле), в их среде появился предатель, и вся задумка по изъятию тола из секретного вагона, приходящего раз в месяц на одну из товарных веток Царскосельского вокзала, была под угрозой. Поэтому руководство решило, что исполнить давно разработанное мероприятие должны совершенно посторонние люди, коими и стали Сергей и Яшка.
– Информация о вагоне надежная, от сочувствующего нашему движению человека на железке. Вы будете знать время, место, количество охранников. Обычно это двое сотрудников транспортной стражи. Люди подготовленные, но на вашей стороне неожиданность, – сказала напоследок девушка и собралась уходить.
– Стоп. А как вас найти, если что? – спросил Сергей.
– А я сама вас найду. Не волнуйтесь. Удачи не желаю, плохая примета, – кивнув напоследок, Мира слилась с пестрой, струящейся разноцветными модерновыми цветами толпой, будто ее и не было.
– Ну? Тебе это надо было? Что она сказала такого, что не передал бы тебе я? – прошипел испорченной пластинкой Яков. – Теперь они видели твою рожу, и, если что, будем рядом подвешены за бейцы. Хотел тебя уберечь, но ты …дурья твоя башка. Сам виноват.
– Угу, – кивнул головой Марута. – Теперь мне все нравится!
– Чего?!
– Того! В голове сложилась картинка: кому, чего, зачем. Все ясно. И без наводимого, уж извини, тобою тумана, дело представляется вполне себе исполнимым. И сумма мне нравится. Тебе не показалось, что она озвучила чуть большую цену, чем заявлялось. А, Яшка?
– У этих фанатиков что ни день, то новая неделя! Радуйся, могли и снизить. Видно, очень надо, – огорченно развел Яшка маленькими ручками. – И если ты думаешь, что я попытался иметь свой маленький гешефт, то…
– Я ничего не думаю. Сегодня отличный день, – успокоил товарища Сергей. Решительно встал, бросив на столик свернутую ненужную газету, пошел, бодро меряя длинными шагами брусчатку набережной. Вздыхая и охая, Яшка поплелся следом, отметив про себя, что люди Спицы смутными силуэтами маячат где-то позади.
* * *
В тюремном дворе, куда Стася и других несчастных надзиратели выводили на ежедневную прогулку, не было ничего интересного, кроме разве что массивной стены из огромного кирпича-плинфы, неизвестно какого допотопного века. По слухам, тут раньше была крепость Жигимонта, которую сожгли русские войска в одну из многочисленных военных кампаний шестнадцатого века, в которых литвины зачастую терпели обидные поражения. Глядя на остатки могучего добротного сооружения, Стась вспоминал слова учителя церковно-приходской школы Иозефа Макушки, помешанного на истории края: «Губило литвинских князей отношение к своему войску, к людям. Что русские князья и воеводы? Так у них ведется: даже не задумывались, чтоб завалить переправу трупами своих солдат и пройти по шевелящемуся, воющему мосту, чтобы жечь и резать ненавистного врага и мстить ему за жестокость собственных полководцев. Против врага, которому ни свои, ни чужие не дороги, какие правила? Поэтому литвинские полки хоть и теряли одного своего жолнера на пять русских солдат, но битвы и войны выигрывали редко. Искали в войне человечность, выглядели как войско всадников-ангелов с белыми крыльями за спинами, жили по совести, с состраданием и уважением к человеку, и воевать хотели так же, а по результату – черпали свою жалость кровавыми ладонями, захлебнувшись и потонув в слезах вдов, в своей и чужой крови».
Стась еще тогда, на уроке, подумал, что играться в благородство, когда за тобой не только твоя жизнь, но жизни родных, глупо. Решил про себя: если тварь не имеет к тебе сострадания, будь с ней еще более жесток и непредсказуем, чем она сама, иначе судьба твоя – сдохнуть в ее пасти, превратившись в кучу воняющего через века дерьма.
Публика в каземате собралась самая разношерстная: купцы, разбойники с дорог, воры и мухлевщики, даже пара растратившихся чиновников. Впрочем, Стасю не было до них дела, наматывал круги по двору да думал, каким образом отскочить от этого вместилища потерь и горя.
Беспокоило то, что, сам того не желая, приобрел неожиданный вес в камере. Уже не раз ловил ревнивый взгляд Рыжего, когда мужички обращались за разъяснением своих насущных вопросов. Нет у человека воли и головы на плечах, не откажешь же… А если совет помогал чем-то… Так и рос нежеланный авторитет на ровном месте, потому как доброе слово бежит впереди того, кому оно предназначено.
Инстинктивно Стась понимал, что он, будто песчинка, попавшая в отлаженный и точный часовой механизм Рыжего, заставляет его сбоить, подвергая власть вора в тюрьме пока не осмеянию, но уже сомнению.
Все это должно было закончиться. И, к сожалению, просчитав людоедскую сущность Рыжего, выбравшегося на свою кочку воровского мира через изрядную долю жестокости, хитрости и подлости, Стась знал: такие люди свои растущие проблемы уничтожают в зародыше.
Поэтому почти не удивился, когда цыганенок-конокрад Васек, проходя мимо и мило улыбаясь, почти незаметным движением ткнул заточкой в самый центр груди – туда, где точно достанешь до сердца. Если бы не материнская ладанка, быть бы Стасю молодым красивым трупом.
Острие проволоки, соскользнув с образа Божьей матери Остробрамской, лишь пропороло кожу. Второго шанса Стась цыгану не дал, резким хуком в висок заставив негодяя прилечь отдохнуть в мягкую тюремную грязь.
– Везет тебе, ссучонок… – сквозь редкие зубы сплюнул под ноги Рыжий, – но ничо, дай время… не всегда будешь такой бодрый.
Стас, впервые за долгие дни заключения, позволил себе прямо взглянуть в шальные зенки вора, пытаясь понять, что таится там, в глубине черной и отпетой не раз души. Удивился, увидев там страх. И тут же понял, что это худшее, что может быть. Как говорил отец, даже крыса, загнанная в угол, начинает нападать и огрызаться. А тут – целый человекозверь, во взгляде которого ясно читалось: либо ты, либо я.
Под общими недоуменными взорами Стась подошел к надзирателю и тихо сказал:
– У меня для следователя важные новости есть. Передайте, что срочно.
– Угу. Спекся, голубчик. Не боись, передам, небось, – лениво кивнул головой детина в форме.
* * *
Над угловатыми пересечениями рельсов плыло мутное облако тумана. Или это был пар, испускаемый черными тушами паровозов? Одноглазые ползучие гиганты резали белое марево острыми лучами прожекторов, гудели, приветствуя друг друга, стонали от тяжести тащившихся за ними многотонных цепей, склепанных из зеленых и серых вагонов, пыхтели, тянулись натужно по гигантской железной паутине в известным только им направлениям.
Отчего-то Сергей был спокоен, будто знал, что рискованное предприятие завершится быстро и успешно. Чего проще: выманить охранников из одного, ничем вроде бы не отличающегося от своих братьев-близнецов вагона. Дальше – по обстоятельствам, но без крови и увечий – именно так, как Марута умел и хотел сделать.