— Выключите воду. Мне очень холодддно.
Воду Лукьянов, как ни странно, выключает и подает мне бутылку.
— Пей. До дна.
— Я не хочу. Мне холодддно. Дайте одеяло.
— Я сказал пей. До дна. Залпом. Иначе волью все сам. Только потом на твоих щеках будут синяки, что никакой пудрой не замажешь.
— Я не пользуюсь пудрой.
— Заткнись и пей, — зло бросает он.
— Не могу. Руки. Я их не чувствую. Может меня парализовало?
— Тогда будешь на пару с мамой лежать. Она после болезни Лайма, ты после отравления не пойми чем.
— Хватит.
— Вот именно, что хватит болтать. Давай глотай, — обхватывает мой подбородок и буквально заливает в меня отвратительную на вкус жидкость.
— Я больше не могу.
— Можешь, — не взирая на мои протесты, продолжает вливать в меня содержимое бутылки до тех пор, пока я не начинаю кашлять. Но стоило мне только это прекратить, как он снова продолжил.
— Я сейчас ло…ллопну.
— Мочевой пузырь тебе на что? Давай, осталось чуть-чуть.
Кое-как вливает в меня остаток и наконец отпускает мой подбородок.
— А что, если меня правда парализовало?! Ведь опьянение происходит не так. Должно же быть легко и хорошо? Да?
— Ты меня спрашиваешь? Я пью мало и точно не до такого состояния. Сколько ты выпила и что?
— Я не знаю. Кажется, виски. И коктейль. Вроде как. Я никогда не пила.
— Да, да. Отличница, никогда не врала, не пила и матом не ругалась. Забыл, еще и девственница, читающая молитвы. Все перечислил? — насмешливо бросает Лукьянов. А меня вдруг такая злость взяла. Ведь кроме матов и вранья, правда же все. Да и то, матом я ругаюсь крайне редко. Ну ведь правда. Я неплохой человек. — Забыл сказать, ты, наверное, еще кровь сдаешь, детишкам и животным помогаешь.
— Да пошел ты. Кккозел.
— О, есть эффект. Только давай так: а не пошли бы вы в задницу, Богдан Владимирович.
Не знаю, что на меня находит, вместо ответа я поднимаю вверх средний палец. И, несмотря на неподобающее действие с моей стороны, я дико рада тому, что у меня задвигались пальцы!
— Вот видишь, ты не парализована, Анна Михайловна. Правда, если еще раз покажешь мне этот палец, тебе будет плохо.
После произнесенного «плохо» к горлу подкатывает волна тошноты. Так, что в следующий момент я вновь извергаю содержимое желудка. И если бы не Лукьянов, вовремя ухвативший меня за плечо, я бы рухнула на колени. Отлично, теперь и он залез в ванну.
— Давай извергай все, не стесняйся. Я тебя держу, — беззлобно произносит он, удерживая одной рукой мои мокрые волосы.
Не знаю сколько времени я делаю такие позорные вещи при этом мужике. В какой-то момент, мне становится все равно. Мне очень, очень плохо. Руки начинает трясти. Голова — не моя. Господи, от чего так плохо?
— У тебя что-то болит? — врывается в мое сознание уже знакомый голос.
— Ннет, — качаю головой, откидывая ее на кафель. Закрываю глаза.
— А почему тогда подвываешь?
— Плохо. Потому что мне очень плохо, — повторяю я, пытаясь поднять с колен руки и прикрыться, но руки почти не слушаются. — И сил нет. Совсем. Мне страшно. Я не могу поднять руки. Не могу прикрыться.
— Да можешь не прикрываться, грудь у тебя нормальная, — включает воду. — И белье целое, без дырок. Даже комплект цельный. Кружевной. Кто-то, видимо, настраивался на секс, а вышли… помидоры. А я думал, что все съеденные тобой овощи ты мне оставила на кровати.
— Какой же вы козел.
— Прощаю «козла», только потому что тебе плохо. Утром будешь просить прощение.
— До утра я не доживу, — бормочу я.
— Да прям. Скоро полегчает, — вновь поливает меня водой.
— Мне кажется, я теряю сознание.
— Ты точно ничего не употребляла кроме того, что тебе налили? Аня!
— Нет. Я никогда не пила, может поэтому мне так плохо?
— Черт, сейчас я даже поверил тебе. Наверное, старею.
— Вы, конечно, старый, но не настолько, чтобы…, — договорить я не смогла, просто потому что в этот момент поняла, что теряю сознание. И если бы не хлопок по щеке, точно бы отрубилась.
— Больно!
— Ну было бы странно, если бы тебе понравилось.
В следующий момент, Лукьянов поливает мой затылок и лицо реально холодной водой, так что я прихожу в себя.
— Ааа, ты больной что ли? Чо ты творишь?
— Ну вот — полегчало, раз бьешься.
Сама не заметила, как подняла руки.
— Всю рвоту с твоих волос я смыл. Дальше ты снимаешь с себя белье, и я даю тебе халат. В мокром белье на кровать не пущу.
— Я не смогу.
— Значит его сниму я.
— Да прям щас. Вы и так видели то, что вам не полагается.
— Приступы целомудрия оставь для кого-нибудь другого. Давай раздевайся.
Не знаю в какой момент мне стало немного лучше. Тогда, когда Лукьянов вышел из ванной или в момент, когда у меня получилось приподняться с бортика ванны и стянуть с себя трусы. Я не парализована, это просто дикая слабость. С лифчиком все оказалось труднее. Он никак не хотел поддаваться.
— Он расстегивается спереди, — резко поднимаю голову на стоящего с полотенцем Лукьянова.
— Вон отсюда! — вскрикиваю я, сама не узнавая свой звонкий голос. Хорошо хоть трусы лежат на бедрах, прикрывая меня.
— Ты часом не забыла, что находишься в моем доме?
— Тогда отвернитесь!
Лукьянов задергивает шторку, я же расстегиваю лифчик, застежка которого действительно располагается спереди.
Подставляю лицо под струи воды и, опершись рукой о стену, пытаюсь встать.
— Подайте, пожалуйста, полотенце.
На удивление шторку мне никто не отодвинул и не опозорил. Я схватила одной рукой протянутое полотенце и быстро притянула к себе. А в следующий момент Лукьянов таки открыл шторку.
— Давай не дури, — грубо пресекает мои попытки обернуться полотенцем и сам своими лапами затягивает его сзади. Зажмуриваю глаза, когда понимаю, что он поднимает меня на руки. В этот момент меня снова дико затошнило, так, что я забыла о том, что Лукьянов несет меня на руках.
Он укладывает меня на постель и тут же бросает рядом со мной белый махровый халат.
— Закрывай свои сокровища. У тебя на все максимум три минуты.
Не знаю, что меня больше удивило. То, что постель застелена новым бельем или то, что он не стал меня позорить переодеванием при нем.
* * *