Для Чарли почти все, что говорил доктор Штраус, оставалось пустым звуком; он понял лишь, что доктор Штраус – на его стороне. Затаив дыхание, Чарли ждал, что ответит доктор Немюр. Вот он, седовласый гений, подвигал верхней губой, как бы натягивая ее на нижнюю; вот почесал ухо, вот потер нос. Наконец ответ пришел – в форме кивка.
– Ладно, – сказал Немюр, – возьмем Чарли. Протестируйте его личностные качества. Мне нужен законченный психологический профиль. Чем скорее, тем лучше.
Не в силах сдержать восторг, Чарли Гордон вскочил и над столом протянул руку доктору Немюру.
– Спасибо, док! Спасибо! Вы не пожалеете, что меня выбрали. Что дали мне шанс. Я постараюсь стать умным. Сильно-сильно постараюсь.
Первым получить более глубокое представление о личностных качествах Чарли попытался молодой и тощий специалист по тестам Роршаха.
– Итак, мистер Гордон, – начал он, возвращая очки на костистую переносицу, – что вы видите на этой карточке?
В детстве Чарли провалил столько тестов, что теперь каждый новый вызывал в нем страх и подозрительность. Он уставился на карточку и нерешительно произнес:
– Я вижу кляксу.
– Разумеется, – улыбнулся психолог.
Чарли встал – он думал, это все.
– Хорошее хобби, – сказал он. – У меня тоже есть хобби. Я рисую картинки. Знаете, есть такие специальные картинки, там цифирки, и по ним видишь, что каким цветом красить…
– Погодите, мистер Гордон. Сядьте. Мы еще не закончили. Что вам напоминает эта клякса? Что вы в ней видите?
Чарли уставился на карточку. Долго смотрел, затем взял ее у психолога. Поднес к самым глазам. Вытянул руку с карточкой, стал смотреть издали. Один глаз он при этом скашивал, надеясь, что психолог даст подсказку.
Внезапно Чарли вскочил и направился к двери.
– Куда же вы, мистер Гордон?
– За очками.
Очки остались в гардеробе, в кармане пальто. Вернувшись, Чарли принялся объяснять:
– Так-то я и без очков вижу. Вот если в кино иду или телевизор смотрю – тогда надеваю. У меня очень хорошие очки. Дайте мне снова карточку. Теперь я найду, чтó там в ней запрятано.
Он не сомневался: когда очки будут на нем, никакая картинка от него не скроется. Чарли напрягал зрение, морщил лоб, грыз ногти. Что там, в этой кляксе? Тощий психолог это видит, а он, Чарли, – нет. А ему надо, позарез надо увидеть!
– Это клякса, – повторил Чарли.
У тощего на лице отразилась досада, и Чарли поспешил добавить:
– Очень красивая клякса. У нее красивые завитушки, и еще…
Молодой ученый покачал головой, и Чарли осекся на полуслове. Ясно: дело не в завитушках.
– Мистер Гордон, мы уже определили, что перед нами клякса. Теперь скажите, на какие мысли вас наводит эта клякса. Что вы себе представляете? Что вы видите в своем воображении? В уме?
– Можно я еще раз попробую? – взмолился Чарли. – Сейчас… я сейчас… минутку… До меня долго доходит. Я и читаю медленно. Стараюсь, а все равно…
Он вновь взял карточку в руки. Несколько минут понадобилось на то, чтобы отследить взглядом линию рваной кромки. От напряжения брови Чарли сошлись на переносье.
– Что я себе представляю? Что я себе представляю?… – бормотал Чарли.
Внезапно его лоб разгладился. Молодой ученый оживился, досадливое выражение уступило место интересу.
– Конечно! – заговорил Чарли. – Вот я болван. Как я сразу не понял!
– Вы что-то вообразили себе, да?
– Да, – с торжеством объявил Чарли. Его лицо буквально сияло. – Я вообразил, что чернильная ручка брызгает прямо на скатерть.
Тематический апперцептивный тест принес новые трудности. Чарли предложили рассказать о людях и вещах на нескольких фото.
– Я понимаю, Чарли, что вы никогда не встречались с этими людьми, – произнесла молодая женщина (степень кандидата психологических наук она получила в Колумбийском университете). – Я тоже с ними не знакома. Но представьте, будто вы…
– Если я их не знаю, как я буду про них рассказывать? – перебил Чарли. – А хотите, я расскажу про маму и папу? И про моего племянника Милти – он совсем малыш. У меня и фотокарточки есть…
Увы, по тому, как женщина покачала головой, стало ясно: слушать про малыша Милти она не желает.
Вот странные люди, думал Чарли; и задания у них тоже странные. Для чего они, задания эти – поди пойми.
Невербальные тесты подействовали на Чарли удручающе. Десять раз из десяти у него выиграла группа белых мышей. Мыши отыскали выход из лабиринта быстрее, чем Чарли. Он вконец расстроился. Он и не знал, что мыши такие умные.
Отлично помню, как печатал эти абзацы. Я видел себя самого за домашним заданием; видел, как из чернильной ручки вытекает большущая капля, как расползается клякса по белой бумаге, как над моим плечом возникает мамина рука и выдирает страницу. Я смеялся в голос, потому что визуализировал происходящее с Чарли, понимал его реакции, слышал его речь. Я не обдумывал ни описаний, ни диалогов. Они получались сами собой, вливались из моих пальцев в клавиши; мозг в процессе не участвовал. Чутье твердило: получилось! Наконец-то получилось!
История Чарли начала развиваться без моего участия. Так и должно было быть. Я ликовал.
Однако на следующий вечер, усевшись за рабочий стол, я понял: не могу продолжать. Что-то мне мешало. Что именно? Идея – оригинальная и очень важная; вдобавок я уже несколько лет с ней ношусь, она буквально просится на бумагу. В чем же загвоздка?
Я перечитал вчерашние страницы. Над ответами Чарли в сцене тестирования по Роршаху я снова смеялся в голос. И вдруг до меня дошло. Я же смеюсь над Чарли! Значит, и у читателя будет такая же реакция. Почему нет? Над умственно отсталыми всегда смеются. От их промахов у обычных людей самооценка растет.
Вспомнилось, как я расколотил посуду в ресторане; как ржали надо мной посетители, как мистер Гольдштейн обозвал меня кретином.
Разве эту цель я преследую, разве хочу выставить Чарли на посмешище? Нет. Пусть читатели смеются ВМЕСТЕ с Чарли – только не НАД ним.
Понятно. Идея у меня есть, и сюжет есть, и главный герой; нет лишь единственно верного способа подачи. Я неправильно выбрал угол зрения. Рассказывать должен сам Чарли. Повествование должно вестись от первого лица. Пусть Чарли поведает, чтó у него в голове; пусть читатель смотрит глазами Чарли.