Долгая дорога - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Юабов cтр.№ 97

«Свои», то есть мамины родственники, уже не раз выручали нашу семью. И машину еще в Чирчике купили благодаря их помощи, и когда к отъезду готовились, они ссужали деньгами. Дядя Ёсеф приютил нас в Америке. Кроме дяди, в Нью-Йорке жили мамины двоюродные братья по материнской линии и их жены – люди милые, веселые, простые… Я называю их простыми не только потому, что с ними было легко и просто общаться. В отличие от родственников отца, большинство из них не блистало хорошим образованием, не подвизалось в науке, не имело высоких должностей. По этой причине отец презирал их. Его отношение к людям определялось одним: какое место человек занимает в обществе. Своих образованных родственников он причислял к высшей касте, а о маминых насмешливо говорил: «Старогородские… Чему от них научишься?» Встречаться с этими «старогородскими», бывать у них в гостях или приглашать к нам он не любил. Но, когда понадобились, вспомнил о них, как и сказала мама.

– Пусть помогут твои, образованные, – продолжала она не без злорадства… – Да ты, может, уже просил? Ну, и как?..

Когда отца «прижимали к стенке» и он не мог ответить грубостью, то есть вынужден был молчать, выражалось это хорошо знакомой нам мимикой. Взгляд исподлобья, на скошенных губах – какая-то странная, застывшая улыбка, пальцы барабанят по столу… Насладившись минутой мести, мама засмеялась:

– Отказали, конечно!

* * *

Вспоминая эти перепалки, я нередко раздумываю о том, как и почему складываются отношения между родственниками в семьях. По крайней мере в тех семьях бухарских евреев, которые я мог наблюдать. Не говорю уж о скрытой или открытой вражде к тещам и свекровям, почти всегда мужья с неприязнью относятся к родственникам жены. И наоборот. Чаще всего для этого нет никаких разумных причин, как не было их у моего отца. Не пытаюсь объяснить это, просто отмечаю. И удивляюсь.

Однако какие бы ссоры и разборки ни происходили в семье при закрытых дверях (я говорю не только о нашей семье, а о бухарских евреях вообще), попробуйте только публично задеть кого-то из членов семьи, высказаться о нем правдиво, но нелестно: о-о-о, какой поднимется шум! Как станут защищать «своего» и осуждать вас! А уж если вы сами – член этой семьи, вас назовут чудовищем, выродком. Вы нарушили неписаный закон, предали свой род, вынесли сор из избы!

Я испытал это на себе и думаю, что не в последний раз.

* * *

…Родственники отца и на самом деле отказали, а родственники мамы, как всегда, не подвели: нашли возможным одолжить нам около десяти тысяч. Кто по одной, кто пять. Словом, кто сколько мог, без всяких процентов, на продолжительный срок. И в один прекрасный день, когда мы окончательно решили, какой дом покупаем, я вынул из «сундука» наши с мамой пятнадцать тысяч долларов.

Да, мы нашли, наконец, то, что искали. До этого пришлось осмотреть много домов, уж и не помню сколько. Понравился нам только один из них, но оказался дороговат – сто двадцать тысяч, денег не хватало даже на первый взнос. Мы как-то приуныли: сколько ещё придется искать? Неужели же не найдем то, что и нравится, и доступно? Тут снова пришел на помощь отцовский «клуб». Одна из постоянных клиенток прибежала с известием: совсем неподалеку, буквально за углом, на соседней с мастерской улице, хозяин продает дом.

Хочу кое-что объяснить своим предполагаемым российским читателям. Дом в американском понимании – это более широкое понятие, чем в России или в Средней Азии. «У меня свой дом», может сказать владелец замка, особняка, коттеджа. Но может так сказать и владелец изолированной секции в длинном здании, в котором таких секций от двух до тридцати, а то и больше. Эти дома называются в Америке Attached houses, что я бы перевел, как «соединённые». (Кстати, я слышал, что с недавнего времени начали строить такие дома и в Москве. Москвичи их называют «таунхаус»)… Так вот, именно в таком здании, состоящем из шести секций, продавалась одна из них, угловая. То есть имевшая лишь одну смежную с соседями стену. В ней – двухэтажная квартира с тремя спальнями, подвал, гараж, дворик, в который можно войти и изнутри, и с улицы… Просили за этот дом сто пять тысяч долларов. Платить за него в месяц предстояло долларов на 200 меньше, чем за квартиру в Парквей Виллидже.

* * *

Бывает же так иногда: стоит только войти куда-то, и охватывает чувство: наконец-то ты попал туда, куда давно стремился! Тебе так хорошо, легко, уютно… Именно такое произошло с нами, когда мы с мамой и Эммой отправились посмотреть, что за дом так понравился отцу.

Улочка – зеленая, тенистая, тихая – была приятной. Приветливо выглядели и дома с длинными балконами по фасаду. Они казались двухэтажными, на самом же деле имели три этажа: под балконами находились гаражи. У распахнутой двери одного из них возился с мотоциклом пожилой дядька. Это был хозяин дома номер одиннадцать, который мы искали.

– Семья шумэйкера? – заулыбался он. – Заходите, я ждал вас.

И как только, поднявшись по лесенке, прошли мы через балкон и распахнули двери, нас охватило чувство, о котором я говорю: мы нашли то, что искали.

Первое ощущение: какой простор, сколько света! День был ясный, солнечные лучи наполняли гостиную и столовую, в которых было по три окна. Свет лился со всех сторон – комнаты не были разделены стеной, окна глядели на юг, на восток, на запад… И этот свет, и сами комнаты, всё показалось нам замечательным! В кухню можно было попасть и из столовой, и по коридорчику прямо от входной двери. Тут же из маленькой прихожей лестница вела наверх. Всё было так удобно, уютно, всё было… своё. Иначе не скажешь!

– Как хорошо, – прошептала мама. – Поглядите, палас прямо светится! Три окна на юг, зимой тепло будет!

Я кивнул. В нашей квартире, обращённой к северу, спальня родителей была сырой и прохладной, сколько бы её зимой ни отапливали. Мы считали, что мама именно из-за этого заработала свой жуткий аллергический насморк.

Потом мама с Эммой долго изучали кухню, открывали шкафчики, гремели дверцей духовки. Мне же не терпелось поглядеть на спальни. Думаю, что легко понять волнение юноши, не имевшего до этого своей комнаты. И когда мы, наконец, оказались наверху и вошли в среднюю спальню, я не удержался и слегка пихнул сестренку в бок: «Моя»… Я ничего не мог с собой поделать – всё во мне кричало и пело: «Моя!» в этой просторной, залитой солнцем комнате с четырьмя – ЧЕТЫРЬМЯ! – окнами…

Эммка только вздохнула. Она поняла, что ей придется довольствоваться третьей спальней, самой маленькой…

* * *

Сложив плотные пачки денег в чемоданчик, я захлопнул опустевший «сундучок» и, погремев на прощанье золотыми побрякушками, усмехнулся: «Ладно, побудьте тут пока одни. Ведь Американская-то мечта всё-таки сбылась. Теперь уж мы – настоящие американцы!»

Уютнее местечка, чем столовая, нет во всём нашем доме. Она примыкает к кухне, как бы её продолжая. В Америке это называется дайнет. И зимой, и летом ощущение такое, что ты в беседке, на веранде или даже на солнечной полянке. Над тремя окнами пышно кудрявятся домашние растения. Длинные, гибкие косы традесканции свисают с потолка. А вокруг – зеленые стволы деревьев: кухня обклеена обоями, изображающими лес… «Пикник в лесу!» – так частенько и говорит мама, усаживаясь за накрытый стол.