– Дорогой Прохор Петрович!
– Я не каменный... Я не каменный...
– Любезнейший Прохор Петрович!..
– И этот Ибрагим... Я не могу заснуть, наконец...
– Милый Прохор... С тобой хочет потолковать доктор.
– Глубокоуважаемый Прохор Петрович, – сказал доктор-психиатр. – Я клянусь вам честным словом своим, что никаких Ибрагимов, никаких обезглавленных исправников, никаких Анфис нет и не существует в природе...
– Как?! – И Прохор поднялся, но Нина мягко вновь усадила его.
– Да очень просто, любезнейший Прохор Петрович.
И доктор, придвинув кресло, грузно сел против Прохора. Тот с испугом взглянул на Нину и вместе с креслом отодвинулся подальше от опасного соседа, в то же время лихорадочно осматривая руки и всю его фигуру: «Вздор... Ничего у него нет в руках: ни веревок, ни смирительной рубахи... И в карманах нет ничего: пиджак в обтяжку».
– Во-первых... – заискивающе улыбаясь губами, но сделав глаза серьезными, заговорил Адольф Генрихович. – Во-первых, Ибрагим-Оглы давным-давно убит. Во-вторых, слегка ударил вас нагайкой не черкес, а безносый мерзавец спиртонос. Он ранен и ускакал умирать в тайгу. Это факт.
– Но голова? Но голова?.. – задыхаясь, прошептал Прохор.
– А голова – простой обман. – И доктор перестроил свое лицо: его глаза насмешливо заулыбались, а рот стал строг, серьезен. – Голова – это ж ни более ни менее, как грубо устроенная кукла. Я ж лично видел. – И доктор, как бы приглашая всех в свидетели, обернулся к чинно сидевшим гостям. – Представьте, господа... Вместо человеческих глаз – бычачьи бельма, а вместо усов – беличьи хвостики. Ха-ха-ха!..
– Ха-ха-ха! – благопристойно засмеялись все.
Горько улыбнулся и Иннокентий Филатыч Груздев, но тотчас зашептал испуганно:
– Господи, помилуй, Господи, помилуй!
Удрученный последними событиями и видя в них карающий перст Бога, он чувствовал какое-то смятение во всем естестве своем.
Прохор Петрович, прислушиваясь к лживому голосу доктора и сдержанному, угодливому смеху гостей, подозрительно водил суровым взглядом от лица к лицу, все чаще и чаще оборачивался назад, скучая по верном Тихоне и двум своим телохранителям: лакеям Кузьме с Петром.
– Вы можете показать мне эту голову-куклу?
– К сожалению, Прохор Петрович, эта мерзостная штучка уничтожена. Итак... – заторопился доктор, чтоб пресечь возражения хозяина. – Итак, все дело в том, что ваша нервная система необычно взвинчена чрезмерным, длившимся годами, потреблением наркотиков, напряженнейшим трудом и, как следствием этого, – продолжительной бессонницей. А вы, почтеннейший друг мой, не желаете довериться мне ни в чем, как будто я коновал какой или знахарь. И не хотите принимать от меня лекарств, которые дали бы вам сначала крепкий сон, а потом и полное выздоровление. Вы не находите, что этим кровно обижаете меня?
Прохор Петрович старался слушать доктора сосредоточенно, и тогда он был совершенно нормален: возбужденные глаза по-прежнему светились умом и волей. Но лишь внимание в нем ослабевало, как тотчас же сумбурные видения начинали проноситься пред его глазами в туманной мгле.
– Я вас вполне понимаю, доктор. Но поймите ж, ради Бога, и вы меня. – Поправив спадавший с плеч халат, Прохор Петрович прижал к груди концы пальцев. – Я физически здоров. Я не помешанный. Я не желаю им быть и, надеюсь, не буду. Я душой болен... Понимаете – душой. Но я ничуть не душевнобольной, каким, может быть, многие желали бы меня видеть. (Скользящий взгляд на опустившую глаза Нину.) Это во-первых. А во-вторых: то, чем я болен и болен давно, с юности, не может поддаться никаким медицинским воздействиям. В этой моей болезни может помочь не психиатр, а Синильга... То есть... Нет, нет, что за чушь!.. Я хотел сказать: мне поможет не психиатр, а бесстрашный хирург. И хирург этот – я! – И Прохор Петрович рванул халат и скользом руки по левому боку проверил, тут ли кинжал.
Все переглянулись. Нина хрустнула пальцами, шевельнулась, вздохнула. Наступило молчание.
Тихон принес кипящий серебряный самовар. Нина заварила чай. Самовар пел шумливую песенку.
– Господа! Милости просим. Прохор, чайку...
Сели за чай в напряженном смущении. Сел и Прохор Петрович.
Отец Александр придвинул к себе стакан с чаем, не спеша понюхал табачку. Прохор закурил трубку, положил в стакан три ложки малинового варенья и шесть кусков сахару.
– Меня тянет на сладкое, – сказал он.
– Это хорошо, – подхватил Адольф Генрихович и вынул из жилета порошок. – Вы не зябнете?
– Нет. Впрочем, иногда меня бросает в дрожь.
– Сладкое поддерживает в организме горение, согревает тело.
– А к водке меня не тянет. Вот рому выпил бы.
– Лучше выпейте вот это. – И доктор потряс порошком в бумажке. – Крепко уснете и завтра будете молодцом.
– Слушайте, доктор... – И Прохор резко заболтал в стакане ложкой. – Вы своими лекарствами и сказками о кукольной голове с бычьими глазами действительно сведете меня с ума. И почему вы все пришли ко мне? Для чего это? Разве я не мог бы прийти к чаю в столовую? – Он сдвинул брови, наморщил лоб и схватился за виски.
– Хороший, милый мой Прохор, – вкрадчивым голосом начала Нина, мельком переглянувшись со всеми. – Мы, друзья твои, пришли к тебе по большому делу.
Прохор Петрович гордо откинул голову и настороженно прищурился. «Ага, – подумал он. – Вот оно... Начинается». И пощупал кинжал. Все уставились ему в глаза.
– Адольф Генрихович настаивает на длительном твоем путешествии.
– Да, да, Прохор Петрович. Я это утверждаю, я настаиваю на этом.
Прохор затряс головой, как паралитик, и крикнул:
– Куда?! В сумасшедший дом?!
– Что вы, что вы! – Все замахали на него руками.
– Я сам вас всех отправлю в длительное путешествие! – не слушая их, выкрикивал Прохор. – Не я, а вы все сумасшедшие! С своими бычьими глазами, с беличьими хвостиками! Да, да, да!..
Руки его стали трястись и скакать по столу, что-то отыскивая на столе и не находя.
– Успокойтесь, Прохор Петрович.
– Успокойся, милый.
Заглохший самовар вдруг пискнул и снова замурлыкал песенку. Прохор резко мотнул головой и насторожил ухо. От камина слышался внятный голос Синильги.
– Ну-с, я слушаю, – оправился Прохор Петрович, и складка меж бровей разгладилась.
– Милый Прохор. Тебя не в сумасшедший дом повезут, а ты сам поедешь – куда хочешь и с кем хочешь. В Италию, в Венецию, в Африку.
– А дело? – безразличным, удивившим всех тоном спросил он.
– Прежде всего – здоровье, а потом – дело, бесценный мой Прохор. Делом будем управлять: я, Иннокентий Филатыч, мистер Кук и инженер Абросимов. Поверь, что дело и наши с тобой интересы не пострадают, – сказала Нина Яковлевна. – И нашим верным советчиком, кроме того, будет всеми любимый пастырь наш, отец Александр.