Последняя битва - читать онлайн книгу. Автор: Айя Сафина cтр.№ 111

– Потому что это мой выбор.

Ее ответ резанул мою вселенную. Такой четкий и понятный, но в то же время неожиданный.

А потом она приблизилась ко мне настолько, что я почуял ее смрадное дыхание изо рта, в котором умер Полковник.

– Мы сами выбираем свое будущее, Амир. И я устала от бессмысленных смертей. Может, ты тоже?

Очень. Очень устал.

– Давай перестанем воевать и уже начнем выживать. Вместе.

Она протянула руку, покрытую все той же корочкой засохшей крови. Я представил, как всего час назад она вспарывала этими руками человеческие тела, и скорее всего под ногтями у нее остались частички органов, сухожилий, плоти…

Я собирался пожать эту кровавую руку, всем своим видом подтверждающую, что это – рука дьявола, и ничего хорошего от нее не жди. Но опять. Почему-то во мне не было страха, не скреблось ожидание подвоха. Я видел в ее жесте искренность, бессилие, граничащее с отчаянием. Но в то же время едва уловимый, но ощутимый внутренний стержень веры в собственную правоту, в собственные силы.

Она знала, что победит.

И отправиться в будущее с человеком, уверенным в том, что она делает, уже было не страшно.

Я протянул руку в ответ, крепкое рукопожатие обозначило новую веху в истории человечества.

26 февраля 2121 года. 08:00

Тесса

Я проснулась за полчаса до звонка будильника. Удивительно, как прочно в меня въелись привычки юности. На Желяве звонок подъема доводил до инфаркта своей громкостью и внезапностью, а потому очень быстро организм сам настраивал свои биологические часы так, чтобы проснуться раньше истошного вопля. Прошло уже полвека, а я до сих пор не потеряла эту привычку.

Я медленно села в кровати, лениво потянулась, а потом измученно поплелась в ванную. Сегодня отражение зеркала мне приятно. Я больше не ношу шрамы от ожогов на лице, лысина исчезла, я обзавелась красивой длинной шевелюрой светлых волос, и весь мой внешний вид пышет здоровьем и энергией.

Но меня не покидает мысль о том, что настолько, насколько вирус излечил меня снаружи, настолько же изуродовал внутри.

Праздничное настроение ежегодной знаменательной даты меня не трогало. Как в принципе и всегда. Завтрашняя дата полна противоречий, не думаю, что смогу их разрешить в скором времени. И пусть всё вокруг украшено разноцветной мишурой и плакатами, пусть разливают шампанское и поют хвалебные песни, пусть организовывают торжественные парады и играют гимны, солдаты и ветераны, бывшие свидетелями той последней битвы, всегда будут скорбеть в этот день.

Когда-то давно в Хрониках я нашла любопытные записи одного парня, который обижался на своего деда из-за того, что тот не желал рассказывать ему о своем участии во Второй Мировой Войне. Для юнца то были любопытные детали истории: продвижение войск, разворачивание фронтов, военные операции и жизнь в тылу. Для деда же, который его обидел своим молчанием, то была жизнь, наполненная болью и смертями. Он не хотел возвращаться туда даже в воспоминаниях.

Ежегодный парад, как всегда, пройдет в центре Нойштадта. Жители будут чествовать своих отцов и дедов, матерей и бабушек, отстоявших свой дом, генералы и командиры толкнут благодарственные речи сквозь слезы, пройдет торжественное награждение выдающихся работников отраслей. Весь день будут транслировать документальные фильмы, собранные из видеозаписей с костюмов, танков, Стражей из самой гущи сражения. Будут демонстрировать и фильмы послевоенного времени о том, как мы восстанавливали свой дом, возвращали свою жизнь к норме.

И ко всем празднующим, поющим, распивающим ни один из участвующих в том сражении не сможет присоединиться. Наш праздник будет простым: мы будем скорбеть. После обязательной торжественной части каждый из нас запрется в своей норе и умолкнет до утра. Наша минута молчания длится вот столько. И на утро всегда кажется, что ее было недостаточно.

Мы слишком много потеряли, чтобы увидеть в этом дне праздник освобождения. Ни один ветеран войны никогда не увидит в этом дне радость. Только боль. Глубокую непобедимую боль. Она утихает время от времени, заглушенная нуждой сегодняшнего дня, обязанностями, интересами, но никогда не исчезает по-настоящему.

Бридж всегда со мной. Она, как призрак, следует за мной по пятам, ложится со мной спать, встает со мной по утру. Я просыпаюсь с ее невидимой рукой на плече, такой тяжелой, а в какие-то дни кажущейся совсем неподъемной.

Мой траур начался пятьдесят лет назад и не окончился и по сей день. В то время как Амир взялся за восстановление базы сразу после битвы под Нойштадтом, я заперлась на долгие недели в какой-то пустующей казарме военного сержанта. Я не выходила долго. Жизнь вдруг растянулась на один нескончаемый момент. Иногда казалось, что Бридж умерла всего час назад, а прошло уже две недели. Запах ее крови на моих руках преследовал многие месяцы впоследствии. Картина того, как я обнимаю Бридж, сидя посреди кровавого хаоса, всегда была такой яркой и свежей перед глазами. Я жила в ней. И жила долго, медленно скатываясь в депрессию все глубже и глубже. Я не хотела подниматься с того дна. Надеялась, что так и останусь в том моменте, что он будет длиться вечность, что он станет моим наказанием за все мои грехи. Мне казалось это справедливым.

Странным образом пинок под зад я получила от Фунчозы.

– Пока ты тут крысятничаешь в подвале, мы твою работу делаем! Эй! Слышишь меня, каннибал?

Его голос как всегда громкий резкий и противный ворвался в мой темный мир с галлюцинациями, тотчас же наполнив свежим дыханием жизни. Снова все встало на свои места: я – Падальщик, у меня есть обязанности, еще не все кончено, там ведь столько людей… Как собака Павлова я отреагировала на стимул, а всего-то и надо было, чтобы кто-то зашел в мою коморку и растолкал пинками. Прямо вот так как это делал Фунчоза: пинал меня носками жестких тактических ботинок по бедру.

Правда в том, что никто не хотел заходить ко мне, хотя все знали, где я крысятничала. Я же была каннибалом, живущим в пещере, меня все за сотню метров оббегали, не желая беспокоить. Вернее, не желая, чтобы я беспокоила их. Они боялись и ненавидели меня. Никто не видел во мне героя. Даже я.

Калеб тоже не хотел меня видеть. Это было больнее всего. Хотя в то же время я ведь сама не хотела видеть его. Просто не могла.

И даже тогда, когда я вышла из берлоги под опасающиеся взгляды, тревожные вздохи и недоверчивые тычки пальцем, я избегала взгляд Калеба. Лишь его. Не могла стерпеть его осуждение.

Нойштадт выстоял, по крайней мере, хоть какая-то его часть. В живых осталось около полутора тысяч гражданских и три сотни солдат. Снова восстановление дома, жизни, надежд. Все это мы проходили в Бадгайстане, но воспоминания о его участи лишь толкали вперед.

Амир был настоящим лидером. Не растерялся, не заперся, как я, а исправлял все сломанное и восстанавливал уничтоженное, как заведенный робот. Он первым пожал мне руку, когда я чистая и переодетая вошла в центр управления. Здесь уже созрел новый Генералитет, и я стала его частью. Никто не возражал, хотя и боялись меня, и это все было таким далеким от того, что я представляла себе. Трусливый Триггер создал во мне глубокий комплекс недоверия подобным явлениям, как Генералитет. Открытость Амира и его желание быть со мной на одной стороне лечили меня от этого комплекса.