Она, только что смотревшая на графа строго и холодно, вспыхнула и отвела взгляд.
– Вы, подполковник, просто варвар какой-то, – тихо сказала она. – В первый раз видите женщину и позволяете себе такие вольности.
– Я вас обидел? – непритворно изумился Разумовский. – Вы не верите в любовь с первого взгляда или я вам настолько неприятен?
– Для меня гораздо важнее, Леонид Кириллович, что вы несвободны.
– Вот как? Вы знаете и это?
– Моя маменька достаточно осведомлена о событиях в свете и порой ставит в известность меня. Нынче, выходит, кстати.
– Иными словами, вы считаете, что любовь настолько подвластна разуму, что тот решает за неё, когда можно человеку влюбляться, а когда нельзя?
– Нет, я считаю, что ежели такое происходит, разум всего лишь должен заставить человека о том промолчать.
– Вы удивительно разумная девица!
– По крайней мере, стараюсь таковой быть!
Они стояли, ещё не успев отойти от ступенек, ведущих в лабораторию, и препирались.
– В одном вы правы, затеянный мною разговор не ко времени, – согласно кивнул граф. – Простите меня, Софья Николаевна, за чересчур смелые слова. Отныне я запираю свои уста на замок.
Весь облик графа говорил о раскаянии, но Соня, глядя в его искрящиеся насмешливостью глаза, в том весьма усомнилась.
А он между тем подошёл к большой выемке в стене, и выступом, похожим на свод русской печи, от которого вёл в потолок выложенный камнем дымоход, и заглянул в неё.
– Чувствуете, какая здесь сильная вытяжная труба? Всё продумано наилучшим образом. Это вотчина вашего отца?
– Деда. Еремея Астахова.
– Я что-то припоминаю, ваш брат рассказывал. Он умер рано и, хотя по слухам был изрядно богат, после его смерти родственники ничего не нашли. Говорите, об этой комнате они ничего не знали?
– Если судить по пыли, то дело обстоит именно так.
– Я всё хочу спросить, – он помедлил, – зачем вам понадобился этот самый кусок обоев. Вы хотели что-то начертить на обратной стороне?
Соня удивленно взглянула на него.
– Всего лишь наше генеалогическое древо.
– Как странно, совсем недавно такая же мысль приходила в голову мне.
Соня улыбнулась про себя: какое такое древо может быть у человека, который считается аристократом лишь во втором поколении.
– Ах, да, конечно, – рассердился он, до того внимательно следивший за выражением её лица, – мой род не может идти ни в какое сравнение с вашим, таким знатным, таким древним…
Соня отчего-то испугалась: ещё немного, и он скажет слова, после которых всякое общение между ними должно быть прекращено, но Разумовский и сам опомнился.
– Простите, не знаю, почему, но ваша кажущая снисходительность просто сводит меня с ума.
– Мы пришли сюда, чтобы осмотреться, не правда ли? – напомнила Соня. – Вот и давайте смотреть.
Она прошла в противоположный угол от того, где стоял граф, и посмотрела на нечто, напоминавшее небольшую конторку. Конечно, где-то же дед должен был сидеть и записывать результаты своих опытов. Под слоем пыли угадывались гусиные перья. Вот эта серая кучка, не иначе, чернильница. Попозже, когда Соня решит, что сюда можно входить посторонним, она прикажет Агриппине оттереть здесь все от пыли и, может, сама будет записывать что-нибудь…
Соня подумала, не захочет ли она заниматься алхимией как дед, но в ответ на свои мысли никакого отклика души не услышала.
От нечего делать она стала дергать ручки странного, похожего на шкаф сооружения, в верхних ящиках которого оказались тщательно упакованные в стружки стеклянные сосуды, реторты, колбы, разного размера и формы.
Всё это отлично сохранилось, и сейчас ещё стоило немалых денег. Действительно, эту тайную лабораторию оснащал далеко не бедный человек.
Последний нижний, самый массивный ящик с большой бронзовой ручкой, открываться не желал: то ли его заело, то ли содержимое в нем было слишком тяжелым.
– Позвольте мне, – предложил Разумовский, который уже некоторое время стоял за её спиной и смотрел поверх плеча, как она перебирает тонкими пальчиками все эти стеклянные сосуды.
Он приноровился и рывком открыл ящик. Тот оказался доверху забит какими-то тяжелыми металлическими слитками.
Соня взяла один и поднесла к свече, поплевала на палец и потерла слиток – он блеснул желтой искрой.
– Что это? – неожиданно хриплым голосом, боясь поверить в своё предположение, прошептала княжна.
– Боюсь, это золото, – задумчиво сказал граф и как-то странно, изучающе на неё посмотрел.
Хотел увидеть хищный блеск в её глазах? Или ожидал, что скромная девушка в один момент переменится под влиянием свалившегося на неё богатства?
А Соня медлила совсем по другой причине. Она была наслышана, что алхимики всех времен и народов пытались получить золото с помощью философского камня, но она не слышала, что философский камень кто-то открыл. Тогда что в слитках? А если всего лишь недорогой металл вроде свинца, покрытый тонкой пленкой позолоты? То-то стыда не оберешься.
– Давайте возьмем один слиток с собой и хорошенько рассмотрим его при дневном свете. А то и посоветуемся с ювелиром, – предложил граф.
– Погодите, – Соня потерла лоб, отчего на нем тут же появилось грязное пятно. Посмотрела на руки и спохватилась. – Я, наверное, ужасно грязная.
– Вы – прекрасная! – выпалил граф, не отводя от неё глаз.
– Прекратите делать мне комплименты, – строго сказала Соня. – Вы сбиваете меня с мысли. Я хочу сказать: если это всё-таки золото, то…
– Вы богаты! – докончил за неё Разумовский. – Это что-то для вас меняет?
Княжна посмотрела на него, как на неразумное дитя.
– Конечно, меняет! – медленно произнесла она. – Мы ведь очень бедны. Вы даже представить себе не можете, как за эти годы извелась маменька, отказывая себе в самом необходимом, и не имея возможности помочь нам, своим детям. А Коля… Разве вы не знаете, как от безденежья страдает он?
– Простите, – повинился Разумовский, – я как последний эгоист, подумал только о себе.
– О себе? – изумилась она. – Но какое отношение имеет… Я ничего не понимаю!
Он усмехнулся.
– Боюсь, я и сам смог бы объяснить это с трудом. Меня сдерживает обещание не говорить вам о своих чувствах…
– Да, вы меня этим очень обяжете, – сухо сказала Соня.
Обратный путь они проделали в молчании, и граф сам нажал нужные камни, чтобы закрыть потайную комнату.
У двери Сониной спальни они остановились, и Разумовский подбросил на ладони слиток.
– Фунтов шесть будет. Я мог бы посоветоваться с ювелиром. У меня как раз есть такой на примете: знающий и не болтливый.