Тут же он стер улыбку под взглядом Нинно.
– Лады, красава, ща для тя чё-ньбудь справим, – сказал прислужник, почесывая себя за оттопыренным ухом. – Но два медяка упло́тите: сахер-то недёшово́й! И за эт пиво, – показал он на большую деревянную кружку, – деньжат не ворочу. Хотишь – хлябай, хотишь – ставляй.
Нинно отдал столько же денег за сладкую воду, как Синоли за четыре порции «веселого хлеба», и минут через девять на бочке оказалась пятая пивная кружка с медовой, а вовсе не сахарной, водой. Маргарита была счастлива. Она послала кузнецу благодарный взгляд, мгновенно застеснялась, встретившись с ним глазами, и молча принялась пить свой напиток. К ее удовольствию, Беати и Синоли болтали без умолку о каких-то глупостях. Слушать их беззаботные беседы Маргарите очень нравилось, но Нинно быстро заскучал.
– Кольцо дрянь вышло? – спросил он Маргариту, разглядывая ее красноватые, в царапинках руки.
– Чего вы, господин Граддак, – смутилась девушка, убирая руки с бочки и пряча их. – Кольцо замечтательное. Просто его тетка покудова прибрала.
Из-за разницы в десять лет Нинно всегда говорил с Маргаритой, будто с восьмилетней девчонкой, на «ты». Она же в начале беседы звала его на «вы», где-то в середине разговора забывалась и общалась с братом подруги как с другом, но только произносила его имя, пугалась чего-то и возвращалась к вежливому обращению.
– Я вам всё щас скажу! – обрадованным голосом воскликнул Синоли. – Твое колечко, Нинно, уж жуть наисильнюще приглянулось еще и дядиной прынцессе.
– Ну не надо, пожааайлста, – взмолилась его сестра. – Ну не говори, прошу… Тебя там даже не былось, и ты ничто не видывал!
Но Синоли всё рассказал, красочно описав прыжки дяди, дурость сестры и гнев принцессы. Впервые на памяти Маргариты Нинно хохотал, откинув голову вверх, она же покраснела, почти как свой чепец. Беати и посмеивалась, и сочувственно глядела на подругу.
– И чего, еще не починили часов? – отсмеялся Нинно, но продолжал широко улыбаться.
– Дядя исползал всей пол, собрал всё до крохи, – ответил Синоли, – но часовых дел мастер сказал, что часы-то авось-либо починяет, но уж без принцессы. И наицелущую сотню регнов за это просил. Впереди Меркуриалий – лишней сотни нету… Да и без принцессы часы дяде ненужные – он как дитё завсегда полудню ждал, когда куколка на балкончик выкатится. За восьмиду, что у него эти часы, он еще не устал хлопать ей за поцелуи… Часы на чердак подняли, но дядя, как глянет в тот угол, так глаз оботрет.
Маргарита закрыла руками лицо под аккомпанемент траурного гласа Толстой Тори и последующего двойного перезвона меньших колоколов.
– Пора, – позвал всех Нинно. – На площади уж не растолкнуться – уж последняя триада часу ступила.
– Ээ, годите, – запротестовал Синоли. – Я ж за пиво Грити упло́тил. Я не уйду, покудова и его не окончаю. Я мухой!
– Быстрее тока… – махнул ручищей Нинно.
– Ты будешься «наикраснющий»! – зло проговорила Маргарита брату, убирая ладони от лица. – И так под «наилучищами» час былся.
– На себя поглянь!
– У меня лицо горит, затем что мне стыдно! Я не хотела так с дядей делать. И кабы могла исправить… Но не могусь… И мне от этого еще хуже́е.
Негодуя, Маргарита больно ущипнула брата за плечо, а Нинно пристально посмотрел на нее и ничего не сказал. Пока Синоли осушал кружку, люди стремительно покидали трактир. Когда шумная компания с хохотом вывалилась на улицу, Нинно решительно встал с бочонка.
– Пора и нам. Пьяницы да мы остались.
– С мушку еще, – ответил Синоли и принялся торопливо глотать пиво, из-за чего в конце концов подавился и зашелся в кашле.
________________
На площадь за последнюю триаду часа набилась уйма народа. Балконы, карнизы, окна, все уступочки, везде, куда только можно было влезть, – всё оказалось обсажено зеваками. Даже крыши облепили оборванцы – эти отбросы общества заняли лучшие места, согнав других горожан. Нинно злился, но молчал. Синоли после лишнего пива было и так «наихорошуще».
– Нет, не хорошуще! И даже не хорошо, – возразила Беати, поднимаясь на цыпочки. – Мне эшафота невидная, не то что Грити. Нинно, пошли до того дому, – указала она на голубой дом. – Та ниша со львом еще пустая. Вон тудова.
– Высота немалая, – нахмурившись, ответил ей брат.
– Я-то заберусь, а после Грити подтяну. Ну а пьяницам – в затылки глазеть – потеха! – гневно, но с любовью посмотрела Беати на Синоли.
Они еле-еле протиснулись к нужному месту – даже Нинно едва раздвигал плотную толпу; Маргарита пряталась за его спиной, потом шла высокая Беати, Синоли замыкал цепочку. Вслед наглецам летели недовольные возгласы о том, что надо было приходить раньше, оскорбления и пожелания скорых бед: добродушные горожане Элладанна разозлились от жары, духоты и ожидания, устали слушать однообразную музыку. Все мечтали, чтобы герцог сказал речь и начались казни.
Не уступая в ловкости театральным акробатам, Беати быстро взобралась на плечи брата, вскарабкалась на портал двери, затем на постамент статуи сидящего льва и втиснулась в нишу. Настала очередь Маргариты.
– Я так не смогу, – запротестовала она. – Я внизу побуду. Всё равно я не люблю глазеть казни. Тетка меня нарочно сегодня выпустила, чтобы укрепить мою веру страхами, а я и без этого верую и боюся. Не полезу!
– Давай! Ты маленькая и худая – тебе тута придется лучше́е, чем мне, – настаивала Беати.
– Тебя задавят, – подтвердил Нинно. – Народу набавится. Я подыму тебя, а ты давай мне на плечия.
Он без усилий поднял ее, держа за талию. Находясь на его плечах и опираясь одной рукой о стену, девушка старалась не думать про то, что ее юбка случайно покрыла голову Нинно, когда она залезала на него. С помощью Беати Маргарите удалось поставить ногу у лап льва. Внутри низкой, тесной ниши девушки присели на спину мраморного животного с разных сторон, обняли его за шею и довольно улыбнулись друг другу: открывшийся вид превзошел их ожидания, а ложа герцога и эшафот оказались так близко!
Место казни, трибуну и подмостки музыкантов ограждали от взволнованного моря из людских голов городские стражники, яркие из-за полосатых по диагонали, желто-красных нарамников – накидок длиной до середины бедра в виде куска ткани, сложенного пополам, с прорезью для головы и без боковых швов. Под нарамниками стражники носили кольчуги, на лицах – железные маски. Еще всадников пятьдесят, преторианских гвардейцев, оцепили свободное пространство площади между эшафотом и ратушей. Эти охранители герцога Лиисемского, обитатели Южной крепости, щеголяли в желтой форме, броских красных плащах, горящих золотом кирасах из стали с латунным покрытием и в таких же «золотых» открытых шлемах, увенчанных алым, будто петушиный гребень, плюмажем. Преторианцам полагалось благородное оружие – меч, сильно укороченный в сравнении с рыцарским; городским стражникам – копье в пять локтей с наконечником, объединившим игольчатое острие и клинок топора. И те, и другие воины пускали свое оружие в ход, не раздумывая, так что горожане не подумали бы их задирать.