Багаж императора. Необычная история - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Нестерцов cтр.№ 21

– Что же дальше будет со страной? – спросил я. И мой вопрос словно повис в воздухе.

Немного помолчав, император сдвинул брови, тяжело вздохнул, глянул мне в глаза и тихо, словно про себя произнес:

– И я хотел бы это знать!

Затем, подойдя к столу и открыв серебряный портсигар с монограммой, подаренный ему любимой Алекс, взял папиросу и, медленно разминая ее в руках, словно вслушиваясь в себя, в те мысли, которые поднимались изнутри его и объединялись в единое целое с уже раз и навсегда определенным порядком вещей, диктуемых свыше, произнес:

– Хотя ответ на этот вопрос, пусть и несколько расплывчатый, имеется, – с этими словами он, размяв наконец папиросу, закурил ее, глубоко затянувшись и немного расслабившись снова заговорил. – Ответ этот я нашел в пророчестве монаха Авеля. После коронации мне предоставили ключи от всех ящиков и секретных тайников в кабинете батюшки и других местах, в том числе и от ларца изумительной работы, в котором хранилось пророчество. Закрыт он, как оказалось, был не только на ключ. Поэтому первые попытки открыть его оказались напрасными. Я решил не испытывать судьбу и отложил это дело до завтра. На следующее утро я пригласил министра двора Фредерикc, но и он не смог мне помочь. В конце концов, я поручил ему найти способ открыть эту шкатулку. В течение дня, закрутившись с другими делами, я забыл об этой проблеме. Утром, где-то часов около десяти, ко мне снова подошел Фредерикc. Он доложил, что привели из Эрмитажа специалиста по древним раритетам, который попытается открыть эту шкатулку. Я кивнул головою в знак согласия, и Фредерикс ввел в кабинет мастерового средних лет, который, низко поклонившись, поприветствовал меня. Лицо его было достаточно интеллигентным и чуть-чуть настороженным, серые глаза блестели любопытством. Однако вел он себя в высшей степени сдержанно, без подобострастия, которое я порой наблюдаю у своих придворных. Одним словом, он произвел на меня благоприятное впечатление. Поздоровавшись с ним за руку, я рассказал ему о нашей проблеме. В беседу вступил и Фредерикс, который, чтобы мне было понятнее, сообщил, что Степан, так звали мастера, уже много лет занимается реставрацией и поддержанием в порядке старинной мебели, шкатулок и других раритетных вещей и подарков, которые хранились в специальном фонде Эрмитажа. Так, беседуя, я подвел его к ларцу, который стоял на приставном столике у окна.

Подойдя к нему, Степан из внутреннего замшевого футляра вынул большое увеличительное стекло и стал внимательно рассматривать ларец со всех сторон, комментируя про себя краткими рублеными фразами. Затем приподнял его и осмотрел дно, осторожно держа в руках. После чего снова поставил на стол, взял лежащий рядом серебряный ключ, вставил его в ларец, нажал определенные узоры на нем в двух местах и повернул ключ. Плотно закрытая крышка с небольшим щелчком приподнялась. Мы все замерли. Уже одно то, что нас после открытия крышки как бы ударило током, говорило о том, что мы столкнулись с чем– то необычным. Как будто из ларца вырвалась какая-то магическая сила и влилась в нас, и стала притягивать к себе, направляя наши взоры и чувства к ларцу. Казалась бы, цель достигнута − подойди и открой крышку, возьми в руки то, что там находится. Однако что-то удерживало меня сделать это немедленно, может быть то, что об этом втихомолку говорили в нашей семье и передавали по наследству. Может быть, сам вид ларца внушал трепет. Может быть, и скорее всего то, что внутренне я еще не был готов ознакомиться с содержанием ларца. Теперь-то я знаю почему!

Одним словом, сделав над собою усилие, я кашлянул и тем самым вывел из состояния окаменелости моих гостей, которые стояли возле ларца, как истуканы. Они вздрогнули и недоуменно уставились на меня. Сославшись на множество дел, я поблагодарил их за участие, сказав, что с содержимым ларца я ознакомлюсь позже. Они откланялись и незамедлительно вышли из кабинета. Целый день я ходил и думал, что же такое написано там, почему я нахожусь в таком необычном состоянии. Казалось бы, чего проще, подойди и прочти − и все станет на круги своя. Но именно эти круги и водили меня вокруг шкатулки и не давали возможности заняться многими другими вопросами, которые, как снежный ком, сразу свалились на меня. За обедом я так был погружен в свои мысли, что бедная Алекс робко спросила меня, не заболел ли я. Поблагодарив ее за заботу, я сказал, что просто устал из-за большого объема дел, которые нужно решать и причем все сразу, как того хотят мои министры.

Наутро, собравшись с духом, я, натянутый как струна, после завтрака отправился к ларцу и медленно приподнял его крышку. На дне лежал пергаментный свиток и конверт, скрепленный сургучной печатью. Приподняв его за угол, я перевернул лицевой частью вверх и медленно осмотрел его. На конверте было написано «Моему любимому сыну Николаю». Конверт был скреплен печатью отца, а снизу была небольшая приписка, которая гласила: «Если ты вскроешь этот свиток и ознакомишься с его содержанием, то твоя жизнь приобретет совершенно другой смысл. Ты узнаешь то, что, возможно, было бы лучше не знать» − и размашистая подпись отца. Заинтригованный этим, я отложил в сторону письмо и взял в руки свиток. Он был хорошей выделки, но потемневший и пожелтевший от времени. Явно старинной работы, скрепленный вокруг золотым шнуром, на котором были видны остатки каких-то старинных печатей.

Я стоял перед выбором: или вскрыть свиток и тогда я узнаю то, от чего меня хотели уберечь, или, положив все на место, оставить как есть. Отец представлял мне право выбора. Вполне очевидно, и он, когда-то стоял перед аналогичной проблемой. И судя по письму, сделал свой выбор.

Я решил все-таки дать себе какое-то время, чтобы оценить ситуацию, а затем принять окончательное решение. Сложив все обратно в ларец, я закрыл его. Где-то в течение недели я не подходил к нему. Однако чтобы я ни делал, я постоянно думал об этой тайне, которая чем дальше, тем больше притягивала меня к себе. Сначала я хотел посоветоваться с Алекс, но затем передумал. Потому что вдруг окажись там что-то такое страшное, она не сможет справиться со своими эмоциями и это отразится на ее здоровье и моих детях. В назначенный свыше день я оказался у ларца. Только взяв его в руки, я осознал, что я делаю. Отступать было уже некуда, и я решительно поставил ларец и открыл крышку. Первым я взял конверт, адресованный мне. Взломав сургучную печать, я вытащил белый лист бумаги. Раскрыв его, я стал жадно вглядываться в текст, буквально пожирая его глазами. Он был очень краткий «Мой сын, раз ты читаешь это письмо, значит, пришло твое время взять на себя тот тяжкий груз знаний, которые заключены в этом свитке. Да поможет тебе Всевышний пройти с честью через те испытания, которые выпадут тебе, твоей семье и нашей любимой Державе. Всегда с тобою, твой любящий отец». Внизу стояла размашистая подпись Александра III и дата. Именно дата мне говорила о том, что он уже тогда осознавал грядущие события и протягивал мне руку помощи, понимая то бремя ответственности, которое упадет на мои плечи.

Царь бросил докуренную папиросу в бронзовую пепельницу на письменном столе и замолчал. Затем, привстав, вытащил из портсигара новую, и, разминая ее, задумчиво смотрел в окно, в котором отражались его жена и дети, притихшие в дальнем углу комнаты, возле журнального столика и секретера, на котором, медленно мерцая, горела свеча в ажурном бронзовом подсвечнике. Ни один звук не долетал оттуда, а на противоположной стене мерцали и изгибались различные тени, которые отбрасывал свет свечи. Воск стекал и капал, и именно в этот момент тени подскакивали и колебались в разные стороны, превращаясь в фантастические, то удлиняющиеся, то укорачивающиеся фигуры. Красноватый отблеск свечи отсвечивал и в лицо Николая II. И когда он говорил, увлекшись своими воспоминаниями и переживаниями, периодически наклоняясь, чтобы сбросить пепел в пепельницу, то его лицо как бы приобретало новые черты, то увеличиваясь, то утончаясь, и при этом одна сторона алела от света свечи, а вторая была в тени. И это исполнено какого-то далекого определенного смысла, который улавливался с трудом, постепенно поднимаясь на поверхность, и оттого был почти узнаваем, и в силу этого неприемлем.