Суд да дело. Судебные процессы прошлого - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Кузнецов cтр.№ 80

Именно Гесс санкционировал применение газа «Циклон-Б», использовавшегося в качестве инсектицида, для быстрого умерщвления больших групп людей (идея была не его, а заместителя, но хороший начальник не обязан все изобретать сам, он должен правильно расставлять способные кадры и поощрять их разумные инициативы). Именно Гесс добился «расширения производственных площадей» в ходе «национал-социалистического соревнования с коллегами из «Треблинки»: «Другое усовершенствование, которое мы провели по сравнению с лагерем «Треблинка», было то, что мы построили нашу газовую камеру так, что она могла вместить две тысячи человек одновременно, а в «Треблинке» десять газовых камер вмещали по 200 человек каждая». Именно Гесс разработал набор приемов, направленных на то, чтобы жертвы до последнего тешили себя надеждой на спасение: «В «Треблинке» жертвы всегда знали, что они умрут; у нас жертвы думали, что их подвергнут санитарной обработке. Конечно, часто они догадывались о наших действительных намерениях, и иногда начинались бунты и возникали затруднения. Очень часто женщины пытались спрятать своих детей под одеждой, но, конечно, когда мы обнаруживали их, мы отправляли их в камеры уничтожения». «Возникали затруднения», как некстати; но мы справлялись…

Гесс на процессе в Варшаве

По масштабам совершенного — а Гесс и его подчиненные убили в «Аушвице» с 1940-го по 1943-й, когда его сменил на посту коменданта Артур Либехеншель, не менее миллиона человек, — он должен был бы сидеть на скамье подсудимых «большого» Нюрнбергского процесса, но его разыскали только через полгода после начала заседаний. Впрочем, «Аушвиц» располагался на территории Польши, и убитые в нем были преимущественно польскими гражданами, поэтому суд над «идеальным палачом» закономерно происходил в Варшаве.

Идеальный подсудимый

У следователей и прокуроров, работавших по окончании войны с подозреваемыми в совершении военных преступлений и преступлений против человечности, немного было столь образцовых «подопечных», как Рудольф Гесс. Из него не то что не приходилось «тащить клещами» показания — нет, напротив, он давал их при каждом удобном случае. При этом они были развернутыми и, как правило, согласовывались с известными фактами. За год с небольшим, прошедший с момента ареста Гесса британцами в марте 46-го до его казни, он успел выступить в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, потом на одном из «малых» процессов, проводившихся американской военной администрацией, и в качестве обвиняемого — перед польским Верховным национальным трибуналом; кроме этого, он написал книгу воспоминаний. Все его показания были откровенны, он почти не пытался «спрятаться» за Гиммлера и других начальников — он и вправду действовал по их приказу, а когда проявлял инициативу — честно докладывал об этом судьям. Гесс не пытался выкрутиться или оправдаться, он, конечно же, понимал, что его ждет. Он только хотел, чтобы его правильно поняли.

Он откровенно беседовал с судебными психиатрами, он был четок в даче показаний следователям и даже нередко возвращался к уже рассказанному по своей инициативе, дополняя материалы следствия. Большинство его ответов на всех трех процессах начинались с «Jawohl!» — «Так точно!». Он всегда ценил тех, кто добросовестно делает важную для общества работу; следователи, прокуроры, судьи в Нюрнберге и в Варшаве добросовестно делали свою работу, и он помогал им изо всех сил. Можно только догадываться, какие чудовищные проклятия крутились на языке у Геринга, Кальтенбруннера, Поля, когда они слышали эти по-бухгалтерски точные и исчерпывающие показания…

Когда после двухнедельного разбирательства его приговорили к смертной казни, Гесс не стал тревожить президента Польши просьбой о помиловании. Вместо этого он написал письмо прокурору, где извинился перед Богом и людьми за совершенное. Конечно, чужая душа — потемки, но, сдается нам, дело не в раскаянии. Готовившийся в ранней юности стать священником, он твердо помнил, что так положено, и не хотел, чтобы там его упрекали: «Как же так, Рудольф, ведь есть же правила, в конце концов!..»

(суд над нацистскими судьями, Германия, 1947)

«…Суд считает, что подсудимые несут ответственность за свои действия. Те, кто носил мантию и выносил приговоры другим. Те, кто участвовал в подписании указов и отдаче распоряжений, целью которых было убийство других. Те, кто благодаря своему положению активно проводил в жизнь те законы, которые были противозаконны даже в рамках германского правосудия. Главный принцип уголовного права в любом цивилизованном обществе заключается в следующем: тот, кто склоняет к убийству другого, тот, кто дает другому оружие убийства, тот, кто потворствует убийству, — виновен».

Эти слова американский кинопродюсер и сценарист Эбби Манн вложил в уста судьи Хейвуда, главного героя драмы «Нюрнбергский процесс» (Judgment at Nuremberg). В знаменитом фильме 1961 года, снятом великим Стенли Крамером и названном впоследствии Американским институтом киноискусства «одной из величайших юридических картин в истории», эту роль исполнил выдающийся актер Спенсер Трейси. Этот фильм — об ответственности человека за то, что он делает, искренне полагая, что действует во благо своего народа, и о том, чем иногда оборачивается это «благо»…