В конце концов её нашёл сам Дмитрий.
– Говорят, ты меня разыскивала?
– Митя, нам нужно срочно увидеться!
– Что-нибудь случилось? – встревожился он.
– Нет… Ничего не случилось, но ты мне очень нужен, – залепетала она, сама не понимая причину своей поспешности.
– Но до конца работы остался час! Ты не сможешь подождать?
– Смогу, – разочарованно вздохнула она и дома весь вечер не находила себе места, потому что Дмитрий, как назло, надолго задержался…
Катерина никогда до конца не верила, что Чёрный Паша умер и вместо него родился большевик. Она чувствовала: он просто затаился. До поры до времени. Потому подспудно боялась разбудить спящего льва. Одно время ей пришлось работать в контакте с Чичериным, и тот намекнул, что имеет на неё виды. Катерина прикинулась, что намека не поняла и впоследствии продолжала разыгрывать дурочку. Мужу сказать о домогательствах начальника она и не подумала: боялась за Чичерина. Она знала лучше других: никто бы его не спас! Хотя, казалось бы, что мог сделать народному комиссару простой служащий?..
Когда Дмитрий наконец пришёл домой, Евдокии Петровны уже не было, а Павлик заснул в слезах. Катерине пришлось его нашлепать, потому что он непременно хотел дождаться отца. Тот, конечно же, в детскую заглянул, любовно посмотрел на спящего наследника и погладил по кудрявым – в мамочку! – волосам. На кухне его уже ждал разогретый ужин и взволнованная долгим ожиданием Катерина. Она научила Евдокию Петровну готовить украинский борщ, который Дмитрий обожал, и теперь, когда прошли времена конины и воблы, а государственные чиновники – работники аппарата власти – снабжались по особой системе распределения, семья Гапоненко в питании себе не отказывала.
И Дмитрий, и Катерина принимали как должное, что государство снабжает их лучшим, что имеется в стране. Значит, их работа настолько важна для народа! Этим успокаивали себя многие большевики ещё с 1918 года, когда в России свирепствовал голод: если не им, то, кому? Раз уж на всех всё равно не хватает, нечего и стараться делить поровну! Кому будет польза, если от голода перемрут те, кто кует счастье для своего народа?
Управленцы привыкли вещать от имени народа и отделяли себя от него лишь в таких случаях, как распределение материальных благ. Тут они скромно опускали глаза: в самом деле, разве есть у них время стоять в очередях, питаться в дешевых столовых, а потом страдать от несварения желудка? Носить дешевые немодные вещи? А разве не представляют они в своем лице великую страну, народу которой небезразлично, что они носят и какой у них цвет лица?!
Катерина приоткрыла крышку кастрюли, и по квартире поплыл аромат наваристого борща. Дмитрий в предвкушении вкусной еды потер руки, но только съев первую ложку, почувствовал, насколько голоден. Наконец он оторвался от тарелки и подбодрил жену:
– Что же ты молчишь? Говори, я тебя слушаю!
– Ты сказал, что в наркомате видел Флинта.
– А разве не ты говорила, что прежде о нем ничего не слышала?
– Но потом я вспомнила. Флинт – это капитан лодки, которая повезла моих товарищей в Турцию.
Дмитрий помрачнел и стукнул ложкой об стол.
– О старом дружке затосковала?!
Ни одна черточка не дрогнула в лице Катерины.
– Ты не дослушал. С ними была моя подруга.
Дмитрий смутился. Он словно со стороны посмотрел на себя взбешённого: с чего это вдруг?
Лукавил старый контрабандист: всё это было далеко не "вдруг". Пять лет назад его молодцы, которые кроме контрабанды время от времени совершали набеги на одиноких путников и неплохо зарабатывали на продаже "живого товара" в Турцию, захватили цирковую кибитку с шестью её обитателями: тремя женщинами, двумя мужчинами и мальчишкой-подростком. Среди них оказалась Катерина. Один из мужчин – Герасим – был её любовником…
Тогда Дмитрий из-за неё даже схватился со своим товарищем Бабником, царство ему небесное! А этот Герасим со связанными руками кинулся на них как зверь и всё кричал: "Катя, Катя!"… Неужели Катерина его не забыла?.. Зря он сейчас накричал на неё?
– Извини, я погорячился!
– Ничего, я понимаю.
Что она понимает? Что все эти пять лет он не знал покоя? Ждал, что взбунтуется, всё бросит, хлопнет дверью, а он… Он уже не сможет без неё жить!.. Какая там подруга! Незачем по прошествии стольких лет расковыривать рану! А вслух он спросил:
– Которая из них – синеглазая или аристократка?
– Если хочешь, аристократка, её Ольгой звали…
– Предлагаешь найти Флинта и расспросить?
– А разве для тебя это невозможно?
Что-то этакое прозвучало в её голосе: недоверие, сомнение или пренебрежение? Ох, не любил он в женщинах подобных неясностей! В них всё должно быть просто: скромность, преклонение перед мужчиной, покорность и… некоторая глуповатость, которая умиляет и вызывает желание их защищать…
Главное, Дмитрий пока не решил для себя, нужна ли ему вообще встреча с Флинтом? А если Сашка донесёт на него? Вряд ли, у самого рыльце в пушку. Они друг с другом крепкой веревкой связаны… Судя по настроению Катерины, она не отстанет, пока о своей Ольге подробности не разузнает. Может, просто сказать, что она погибла? Случайная пуля? Не поверит… К тому же он просто не помнит фамилию Флинта. Флинт и есть Флинт… Вспомнил: друзья смеялись, что Сашка – внебрачный сын царя, его фамилия Романов…
Первое дело Дмитрию вручил сам Петерс.
– Разберитесь, Дмитрий Ильич. Молодая учительница, 22 года, читает ученикам запрещенного поэта. Может, конечно, по глупости. А если за нею кто-то стоит? Заговор лучше подавить в самом зародыше. Узнайте, нет ли в её окружении бывших эсеров или монархистов? Муж – офицер, преданный делу партии большевик, на десять лет старше жены. Влюблен в неё без памяти, какая уж тут бдительность. Думаю, ничего сложного здесь для вас не будет. Не знать она не могла, так что налицо умысел. Разложение подрастающего поколения? Провокация? Почитайте аналогичные дела, которые вели более опытные товарищи. Словом, дерзайте!
Глава семнадцатая
В студенческом общежитии медицинского института было голодно, но весело. Ян Поплавский, по кличке Монах, только что вернулся с заработков. И, конечно, не с пустыми руками.
Время наступило другое: если у человека были деньги, он уже не боялся остаться на ночь голодным.
– На прилавках – НЭП. У студентов – хлеб! – это сочинил его друг Светозар Петров по кличке Поэт. Все восемь обитателей комнаты имели клички, все в недалеком будущем должны были получить дипломы врачей-хирургов и все они, кроме самого Монаха, вожделенно смотрели на его пакет, который этот садист нарочно медлил открывать.
Монахом Яна прозвали за пристрастие к тибетской медицине. Однажды, ещё на первом курсе, ему в руки попала книга о случаях излечения тибетскими монахами безнадёжных больных. Правда, книга была написана дилетантом, больше упиравшим на экзотическую сторону обрядов и способов излечения, чем на медицинскую, но ещё долго Ян ходил под её впечатлением и при каждом удобном случае вставлял: "А говорят, тибетские монахи…" Дальше шёл пример из поразившей его книжки. Когда же Ян стал вещать о пользе воздержания для юношей, дабы накапливать впрок энергию и мудрость, студенты дружно поставили диагноз: "Монах!" Светозар, как всегда, отреагировал стихами: