Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - читать онлайн книгу. Автор: Эдмон Фараль cтр.№ 62

Благодаря всегдашнему мастерству ораторов, а также стихийному интересу многих верующих к предметам, о которых шла речь, на проповедь всегда приходила масса слушателей. Выступления некоторых проповедников вызывали восторженное восхищение, и они уходили в сопровождении свиты из людей, которым не надоедало их слушать. Но для того чтобы вызывать интерес, талант и репутация были для оратора не обязательными. Аудиторию могли живо интересовать самые суровые места в проповеди; когда выступающего перебивали, когда ему аплодировали или возражали, когда вступали с ним в короткие споры, — это значило, что его рассуждения слушают внимательно и стремятся докопаться до истины. Таким образом в выступление вносили свой вклад и слушатели; вот, среди прочих примеров, анекдот, рассказанный Робером де Сорбоном. Перед королем Франции выступал один очень ученый клирик. Он в своей речи дошел до рассказа, что к моменту Страстей все апостолы оставили Христа и вера в их сердцах угасла, что эту веру сохранила одна лишь Дева Мария и что в память такого постоянства на страстной неделе в церкви на заутренях гасят все свечи одну за другой, кроме одной, от которой их после зажигают в день Пасхи. Тут оратора перебил церковник более высокого ранга и потребовал не утверждать, что так было написано: ведь апостолы оставили Христа телом, но не сердцем. Но король — это был Людовик Святой — в свою очередь поднялся и сказал: «Высказывание было неложным: у святых отцов действительно сказано так. Пусть мне принесут книгу святого Августина». Книгу принесли, и король прочел в пассаже из комментариев к Евангелию от Иоанна: «Fugerunt, relicto ео corde et corpore» ^[335].

Ради укрепления веры светская власть действовала заодно с церковью. Людовик Святой не довольствовался тем, что лично подавал пример благочестия и добродетели, постоянно говорил об учении Христа, а по отношению к людям из своего дома, если они грешили против божьих велений, нередко принимал строгие меры. Он вмешивался в повседневную жизнь своих подданных, издавая законы, направленные на сохранение здоровой веры и добрых нравов.

В 1261 г. с Востока пришли дурные новости. Христианский мир ощутил серьезную угрозу, и вопрос, как ему защищаться, приобрел тревожную значимость. Бремя могущества татар давало о себе знать совсем близко от Святой земли. Они осмеливались требовать от Запада, чтобы тот подчинился их власти, — во всяком случае, судя по тому, что об этом говорили. Они отправили к Людовику Святому посольство из двадцати четырех человек, чья миссия нам точно не известна; но очень скоро после этого папа предупредил короля, что с этой стороны ему грозит большая опасность, и 10 апреля 1261 г., в Страстную Пятницу, король собрал ассамблею из епископов, князей и рыцарей королевства, чтобы рассмотреть ситуацию и решить, какие меры принять для отражения угрозы. После того как кардинал-легат прочел папское послание, его несколько дней обсуждали. Решения были приняты такие. Во всех церквах королевства следует начать читать специальные молитвы, проводить крестные ходы и соблюдать посты; с величайшей строгостью должно карать богохульников и тех, кто грешит публично, по привычке и бесстыдно; надо отказаться от застольных излишеств, излишеств в одежде и от всего, что оскорбляет Бога; на два года запрещались турниры, а также все виды игр, за исключением упражнений с луком и арбалетом ^[336]. Таким образом, в ответ на материальную опасность, угрозу вторжения народов-завоевателей ассамблея под председательством короля не предложила никаких мер по военной подготовке, а лишь старалась умиротворить божий гнев, проявившийся в натиске неверных, напомнив французскому народу о долге смирения, чистоты и покаяния.

Надо было видеть, с какой упорной решимостью и даже ожесточением король, действуя в том же духе, старательно преследовал богохульников.

Ощущение присутствия Бога во всех человеческих действиях проникло в умы столь глубоко, что отразилось в повседневных оборотах речи, в самых расхожих выражениях как инстинктивное воплощение символа веры. Те, кто фиксировал в своих трудах подвиги современников, охотно показывают нам, как те озабочены вопросом, что именно повелевает или осуждает небо. Гвиберт Ножанский, церковник, изображает историю первого крестового похода как последовательность героических деяний, совершенных по велению Бога и более того — самим Богом, использующим оружие французской нации в качестве своих орудий, а называется книга «Деяния Господа через франков». Мирянин Жоффруа де Виллардуэн и другие военачальники, бывшие его соратниками в четвертом крестовом походе, говоря об успехах и неудачах, постоянно ссылаются на божественную волю: «Бог пожелал, дабы…», «Богу было не угодно, чтобы…» Простые люди тоже постоянно помнили о вездесущности Господа.

Но постоянное смешение сакрального с реалиями будничной жизни, даже если это делали с благими намерениями, неизбежно было чревато профанацией. Так, установилось обыкновение поминать Бога и его святых по любому поводу. Люди позволяли себе все больше, все чаще божились, а от этого было недалеко и до богохульства. Конечно, некоторые оправдывали это у себя как простые обмолвки, без участия воли и разума. Но Людовик Святой, никогда не страдавший этим пороком, не мог прощать его другим. Жуанвиль рассказывает, что в 1251 или в 1252 г. в Цезарее, в Палестине, король за это приказал поставить к позорному столбу одного золотых дел мастера, оставив тому лишь штаны и рубаху. В «великом ордонансе» 1254 г. он запретил божиться всем подданным и особенно своим чиновникам. Ассамблея от 10 апреля 1261 г. решила, как мы видели, что богохульников будут наказывать; а вследствие новой ассамблеи, состоявшейся 25 августа того же года в Париже, на которой выступали король и папский легат, был принят новый ордонанс, торжественно обнародованный по всему королевству: за богохульство и божбу он наказывал денежными штрафами, различными в зависимости от тяжести проступка, тех же, у кого нет средств для выплаты штрафа, — позорным столбом, тюрьмой, постом на хлебе и воде; что касается детей в возрасте от десяти лет, то в соответствии с этим ордонансом полиция должна была их публично сечь на городской площади. Король, со своей стороны, считал, что в некоторых случаях такие наказания будут слишком мягкими, и, направляя ордонанс своим бальи для обнародования и исполнения, добавлял: если тем покажется, что какой-то богохульник заслуживает более сурового наказания, то виновного, после взимания штрафа в сорок ливров — максимального согласно ордонансу, следует заключить в тюрьму и запросить короля о приговоре. Так, через некоторое время он приговорил одного парижского бюргера не к штрафу, а к клеймению нижней губы и носа раскаленным железом. Кроме того, те, кто доносил на богохульников, получали четверть суммы штрафа ^[337].

Однако все эти разительные проявления религиозности, все рвение, с которым старались хранить и укреплять веру, не могли изменить того факта, что реальность несколько отличалась от того, как ее иногда изображали, и от того, какой ее, вероятно, желали бы видеть.