Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - читать онлайн книгу. Автор: Эдмон Фараль cтр.№ 58

Некоторые танцы исполняли профессионалы — жонглеры, мужчины или женщины. В основном это были танцы акробатические, как «танец Иродиады», короткий сюжетный танец, где жонглерка, изображающая Саломею, исполняла много элементов, требовавших силы и гибкости ^[313]. Но чаще всего танцами развлекались любители.

Иногда танец принимал характер религиозной манифестации, когда, например, мужчины и женщины под песни водили хоровод в церкви или вокруг церкви, а потом, внезапно останавливаясь, начинали пантомимой изображать работу, которой они, вопреки церковному запрету, занимались в нерабочие, праздничные дни, — труд пахарей, сапожников и кожевников, прядильщиц и ткачих, лиц всякого ремесла; после этого они складывали свои дары к алтарю ^[314]. Против этих суеверных танцевальных обрядов, не признаваемых церковью, епископы и соборы постоянно метали громы и молнии, равно как и против светских танцев, которые народ устраивал на улицах и на городских площадях. Но с такими обычаями, вытекавшими из извращенного религиозного инстинкта, было легче справиться, чем с играми, порожденными мирским духом.

Вилланы плясали на лугах и у себя в деревнях, а парижское население шло танцевать в Сен-Жермен; народ начинал танцевать на улицах днем и ночью по любому поводу, и для куртуазного общества танец тоже был одним из излюбленных развлечений.

Танцы пастухов соответствовали нравам людей этого круга: во время этих плясок молодой виллан, неистово махая руками, изо всех сил показывал свою прыть перед товарищами. Вот Робен: он танцует для Марион, которая просит его «устроить немного праздника» и одно за другим называет ему все танцевальные движения, которые он умеет делать, а он исполняет их: «пройтись ногами», «сделать поворот головой», «сделать поворот руками», пройтись «колесом»; после всех этих упражнений, когда он как следует покружился, у него растрепались волосы ^[315]. Другие же, танцуя, для смеха изображали «немого», или «пьяного», или «паломника». А когда в танце участвовало много людей, они под звуки барабана и свирели «заводили трешу» — фарандолу, в ходе которой во главе с музыкантом кружились вокруг молодого вяза, притом руководил танцем умелый плясун.

При исполнении кароле танцоры тоже становились цепочкой и двигались в такт под песню, а порой под звуки инструментов; это был ритмичный танец, подходивший людям воспитанным, где изящество было важней, чем фортели. «Обычно он состоит в чередовании трех шагов, которые танцор делает в такт влево, и покачиваний на месте; на три шага звучит один или два стиха, покачиваются под рефрен. Ведет эту разновидность бранля корифей, а слова песни распределяются между ним и другими танцорами». Этим видом танца многие очень увлекались.

Примечательно, что танцами занимались не только для собственного удовольствия: их также исполняли как спектакли, и это делали даже любители. Зрителей танцы интересовали не меньше, чем участников. Часто мужчины предпочитали смотреть на танцующих, чем танцевать самим, предоставляя дамам демонстрировать себя; это было таким увеселением для публики, что в одном романе компания сеньоров и дам отправляется развлекать подобным представлением рыцарей, раненных на турнире.

Но на сей раз имелось в виду не кароле: речь шла о танцах более выраженного театрального характера, которые можно было показывать, как комедию. Например, разыгрывали игру в цветочные «четки». Четыре рыцаря представляли присутствующим даму; они усаживали ее на сиденье, где она играла цветочным венком, держа его в руке. Менестрель спрашивал ее, почему она сидит совсем одна, без спутника, без друга. Она отвечала песней; продолжая диалог с менестрелем, она помахивала своей цветочной гирляндой, надевая ее на голову, снимая и надевая вновь; наконец она направлялась в танце в воображаемую рощу, где продолжала танцевать до тех пор, пока менестрель не приводил к ней молодого рыцаря, которого она благосклонно принимала и который уводил ее, тоже с песней. Исполняли и танец робардуаз, представлявший собой просто пантомиму без слов, где танцор, наряженный пастухом, прыгал и суетился, чтобы понравиться юной девице, тоже облаченной в костюм пастушки, которая пыталась увернуться от него и которую он потом неожиданно целовал.

Таким же образом по другим поводам разыгрывали танцевальное представление о Королеве Весны, и «Лес Любви», и «Игру в Часового», и танец Прекрасной Аэлис, получивший огромную популярность в XIII в. Аэлис танцует и изображает пантомиму; она совершает свой туалет и прихорашивается; она спускается в сад и плетет гирлянды из цветов; появляется кавалер; а в то время как она танцует и поет, хор других танцоров и танцовщиц ей аккомпанирует, повторяя как рефрен: «Прекрасная Аэлис встала с утра»; «Красиво оделась, лучше убралась»; «Умыла лицо, умыла глаза»; «А после того по саду прошлась», и так далее, до конца игры ^[316].

Историки, рассуждающие о Средних веках, почти не говорят о том мнении, которое формируется у нации об интересующих ее вещах и которое называют общественным мнением.

Надо признать: факты на эту тему разыскать трудно. Но они есть. Народные движения, которых в XIII веке хватало, порождались идущей в умах людей работой относительно ясных идей. Отблески этих идей порой мелькают в литературных текстах; и если в данной книге вряд ли уместно их анализировать, выясняя мнение людей по тому или иному вопросу, то попытка бегло обозреть способы, какими эти мысли торили себе дорогу и распространялись в обществе, не лишена интереса.

Каким бы иерархичным ни было средневековое общество и как ни сильны были в нем политические и церковные авторитеты, легко заметить, что свою роль играло и общественное мнение, что проявлялось оно нередко и что, угождая ему, индивиды и группы старались на него ориентироваться. Притом существовал класс людей, которые по своей профессии не могли оставаться в стороне от водоворота течений, вызванных теми или иными частными или коллективными интересами: это были жонглеры — авторы и распространители пропагандистских и полемических сочинений.

К XIII веку политические власти уже давно поняли значение симпатии народов к своим правительствам: не всего можно добиться силой. Англо-норманнские монархи еще в XII в. догадались использовать историю, пишущуюся по их заказу, как средство завоевания умов. Разным Басам и Бенуа де Сент-Морам они велели восхвалять первых герцогов своей династии, а став королями Англии, понудили Уильямов Малмсберийских, Генри Хантингдонов, Жоффруа Гаймаров в своих сочинениях воспевать тех английских королей, которых сами вытеснили, но лучи славы этих королей могли пасть и на их особы с тех пор, как они, по их утверждению, стали законными наследниками прежних властителей. Их ловкие намерения были настолько понятны искушенным людям, что в самой Англии некий Гальфрид Монмутский состряпал свою «Историю королей Британии» с аналогичными целями — напомнить Генриху I, нормандскому королю Англии, о правах племени бриттов, первых обитателей этой земли, выжитых с нее англосаксами. Подобным же образом в конце века партия, боровшаяся в Англии с королевской властью за права и привилегии независимой церкви, подтолкнула француза Гверна из Пон-Сент-Максанса написать «Житие Томаса Бекета» ^[317], чтобы эту книгу читали вслух паломникам, внушая им принципы религиозной политики, которые отстаивал архиепископ-мученик. Во Франции весь XII век короли старательно утверждали в общественном мнении идею, что они, Капетинги, — законные наследники каролингских императоров, помещая тем самым свою династию под покров громкого имени Карла Великого.