Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - читать онлайн книгу. Автор: Эдмон Фараль cтр.№ 23

Впрочем, если попадается хозяин, который слишком ясно видит все наши уловки, мы стараемся не иметь с ним дела: ведь он станет за нами присматривать. Хорошо, когда хозяева богатые, имеют особняк или аббатство: такие глядят лишь в свои счетные книги и не следят за работой. Вот мы и засчитываем у них два дня вместо одного, двух работников вместо одного. А чего вы хотите? Рыба живет тем, что ест других рыб».

Бюргер покидает кровельщика и переходит к плотникам. Те читают ему такую же лекцию. «Как и у кровельщиков, — объясняет плотник, — у нас есть свои принципы, которым мы неукоснительно следуем. Сначала — Гревская площадь. Потом стройплощадка. Но без горячки! Для начала я пройдусь там и сям. Я говорю помощнику: "Положи эти брусья на место; обстрогай мне эту балку; очисти ее от заусенцев". —"Ладно, — отвечает он. — Но мне нужно сена, чтобы сделать золу для полировки; мне нужен огонь; я должен разметить этот порог и этот косяк". И мой помощник уходит по своим делам. Я тем временем иду точить свой топор, а вслед за топором — долото. Это все за счет рабочего дня. Когда работаешь на другого, инструмент точишь долго! Я возвращаюсь и изрядное время бью баклуши. Не слишком торопясь, кладу брус на козлы. Я слегка обрабатываю его, полирую его поверхность; он становится покрасивее, но уже никуда не годится.

Тут подходит время обеда, а значит, пора выпить. И я иду в таверну, делая солидный перерыв в работе. Потом, хорошо угостившись, я возвращаюсь, чтобы долбить гнездо. Я говорю помощнику: "Проведешь черту с той стороны и нарежешь мне эту резьбу. Подготовь мне эту балку. Я пойду отнесу свой бурав в заточку и закажу новый наконечник". На самом деле я иду сполоснуть глотку с приятелем, который меня ждет. Я остаюсь там, пока хорошо не напьюсь, и возвращаюсь с буравом на боку. Я заявляю, что инструмент хорошо заточен; но кузнец не может похвалиться, что видел его, и он не стал острее, чем был.

Я спрашиваю помощника: "Хозяин пришел? Что-нибудь сказал?" — "Да, пришел, и я объяснил ваше отсутствие". Тогда я берусь за работу. Я раздеваюсь, провожу линию, переворачиваю балку; пора ужинать.

И я ужинаю; торопиться некуда, и трапезу я продолжаю до трех часов. После этого начинаю бить топором по своей балке; при виде меня можно было бы подумать, что я хочу снести башню или замок; и когда приходит хозяин, я уже вырубил больше, чем сумели бы четыре человека. Но тот, кто услышал бы, как я стучу по бревну, напрасно бы тревожился: едва хозяин покажет спину, я больше не шевельну пальцем и, вполне возможно, пойду подкрепиться.

Для наших хозяев господа — это мы».

5. Лекари и шарлатаны

«В это время была большая смертность. Тогда умер мессир такой-то…» с помощью подобной формулы или формул хронисты сообщают об эпидемиях и о вызванных ими опустошениях. Эпидемии были бичом, но не единственной угрозой для плоти живых. Люди умирали от многого, и не так уж часто — от старости: они страдали от войн, от плохой воды, от недостаточной чистоты тела, от нездоровых условий городов, от тесноты жилищ, от насилия и всевозможных несчастных случаев, — слишком много было поводов, чтобы обратиться к лекарю, который являлся с узкой и длинной сумкой, где лежали его банки.

В XII в. медицинскими факультетами славилось два города — Салерно в Италии и Монпелье во Франции, а в Парижском университете медицину официально преподавали с начала XIII в. Можно сказать, что в сфере теоретического обучения в это время был заметен большой прогресс. Арнольд из Виллановы, вписавший свое имя в историю химии, имеет и существенные заслуги в изучении функций организма. Но похоже, что практика, то есть терапия, сильно отставала от академических исследований. Нам это хорошо заметно благодаря нашим знаниям; жившие в то время это хорошо видели, потому что чувствовали на своей шкуре. Положение было тем менее утешительным, поскольку, если преподавание медицины в университете регламентировалось, то о самой практике врачевания сказать этого было нельзя. Формальных условий, требующихся для занятия ею, не было. Поэтому встречались лекари всех категорий. Наряду с теми, кто носил длинное платье, говорившее о степени, приобретенной в учебном заведении, и, возможно, не так уж надежно свидетельствовавшее об их компетенции как врачевателей, исцелением больных и раненых занимались также личности, чьи знания и здравый смысл были не более чем видимостью. Моралистов ^[107] беспокоило, что в дело врачевания лезет столько глупцов и невежд, а бестолковые «коновалы», не умеющие даже перевязать рану, самонадеянно берутся оперировать или готовить опасные микстуры.

Лечением ран часто занимались женщины. В романах охотно изображали раненых рыцарей, чьи раны своими чудесными бальзамами исцеляют феи-благодетельницы. Похоже, тем самым авторы переносили в сферу фантазии подлинные реалии. Составной частью воспитания девушек в семье было знакомство с медицинскими рецептурами, с умением приготовлять снадобья и мази, которые можно использовать при перевязках.

Уделом мужчин оставались хирургия и терапия. Хирургия рассматривалась как низшая отрасль медицинского искусства, и парижские хирурги, хоть и считались людьми свободной профессии, были организованы в цех, как прочие ремесленники. Гражданская власть особо внимательно следила за тем, чтобы они соблюдали свои уставы: не только из-за того, что их невежество или неловкость могли представлять общественную опасность, но и ради охраны порядка — чтобы они тайно не лечили преступников, получающих удары и раны во время своих темных дел ^[108]. В Парижском университете хирургию долго не желали официально признавать постоянным предметом, и в XIII в. поначалу ее изучала лишь группа святого Козьмы, занимавшаяся при монастыре Кордельеров под покровительством Жана Питара, лейб-медика короля Людовика Святого. Сама медицина считалась благородным искусством, она гордилась своими прекрасными секретами и давала возможность для весьма ученых и изощренных рассуждений.

Тем не менее лекарей никто не любил. Многие злословили о них, критиковали их корыстолюбие, высмеивали их темный и претенциозный язык, рассчитанный на то, чтобы псевдонаучными рассуждениями морочить людям головы. Тем более, что спустившись на ступень ниже, мы обнаружим племя шарлатанов.

Шарлатан громогласен. Он торгует своими рецептами и снадобьями на городских и ярмарочных площадях, на перекрестках улиц, где собирается толпа. Он зовет к себе, он останавливает длинные телеги. Его специфическое красноречие использует все средства задержать, позабавить, убедить прохожего; его неистовые призывы лишают ослепленного, оглушенного, околдованного клиента собственной воли. Однако хотя он развлекает людей затем, чтобы лучше завлечь их, некоторых забавляет само то зрелище, как он использует и демонстрирует свои уловки. Жонглеры пародировали их балаганное красноречие и оставили нам несколько веселых подражаний, возможно, не слишком далеких от оригинала ^[109].