С окраин империи. Хроники нового средневековья - читать онлайн книгу. Автор: Умберто Эко cтр.№ 72

Однако произошло следующее: поскольку часть сообщений ради блага самого общества должна восприниматься однозначно, новость о существовании «ошибочного» восприятия вынудила коммуникаторов учитывать общий культурный фон аудитории и уменьшать семантические различия, делая упор на более простой язык, уважая слушателей и их потребность понимать смысл сказанного, вместо того чтобы не обращать на них никакого внимания и переговариваться на птичьем языке, который доступен лишь участникам зашифрованного диалога между компанией и ее меценатами-политиками.

Самое время признать, что наш перуджинский доклад оставил свой след и мы можем жить дальше с чувством выполненного долга. Долг исследователя как раз и состоит в том, чтобы подвергать сомнению как свои методы, так и свои выводы, стремиться к получению все более доступных и исчерпывающих результатов, поощрять критический подход, разрабатывать более отточенные техники познания, спрашивать себя, не повлиял ли, случайно или намеренно, на постановку проблемы некий идеологический перекос и не сделал ли ее несостоятельной. Следующая часть доклада усложнит задачу для будущих исследователей. Куда лучше меня ее изложил бы профессор Паоло Фаббри из Университета Урбино, у которого недавно вышел объемный труд на эту тему: «Массовые коммуникации в Италии с точки зрения социологии: от семиотики до порчи» (Versus 5, август 1973).

Далее я буду опираться на это исследование, пусть я и не согласен с ним в некоторых вопросах (их отмечу отдельно).

3. В чем заключается неоднозначность исследовательской модели, разработанной в Перудже? Я бы употребил термин «ошибочное декодирование», отражающий тот факт, что адресаты считывают в означающем сообщении смысл, который Коммуникатор в него не закладывал. На конференции мы сразу уточнили, что «ошибочный» значит не «гарантированно ложный», а «ошибочный по отношению к намерениям коммуникатора». Но коннотативный потенциал термина пробудил во всех неподдельный интерес – должно быть, имплицитная классовая солидарность по традиции сблизила исследователей именно с коммуникаторами, а не с адресатами.

Индиец имеет полное право видеть в корове объект для обожания, однако нас же не обуревает миссионерское желание убедить его в привлекательности хорошего стейка (если только мы из самых лучших побуждений не пытаемся решить таким образом извечную проблему голода)? Итак, ошибка первая: получатель иначе воспринимает сообщение, так как владеет несовершенными или устаревшими кодами.

Вторая ошибка заключается в проверке результатов восприятия с помощью вербальных тестов. Так, участникам эксперимента показывали телепередачу и потом спрашивали, что они поняли. В ответ часто звучало что-то среднее между растерянным мычанием, афазией и бурчанием в животе. Было очевидно, что они не просто плохо поняли – они не поняли вообще ничего. Следовательно, возможность пропускать сообщения через фильтр в лице посредника привела не к большей сознательности, а к большей неразберихе. Это подтверждает, что надо было учить их правильно понимать, вышло бы куда гуманнее, культурнее и прогрессивнее.

Фаббри подчеркивает, что существует огромная разница между пониманием и вербализацией, путаницу породил вербоцентрический миф (процветающий и в семиологии), согласно которому значением обладает то, что может быть названо словами, а помыслить можно лишь то, что можно вербализировать.

В своем недавно вышедшем труде «Семиотический проект» Эмилио Гаррони поднял вопрос, по крайней мере с точки зрения методологической базы, о комплексе, который невербален, но при этом обладает смыслом, и который обладает смыслом, но при этом не поддается вербальному обозначению. Он выделил два комплекса систем – вербальных, или лингвистических (Л), и нелингвистических (НЛ). При их пересечении возникает общая зона, где означающие означающих НЛ могут превращаться в Л (это происходит, когда мы преобразуем дорожный знак в предписание «поворот налево запрещен»), и при этом остается зона исключительно для НЛ, где, как мы знаем, есть значение и есть интерпретация, но эта интерпретация не может быть вербализирована:

Мы не замахиваемся на извечную эстетическую проблему визуальных структур, каковой является, например, авторское художественное произведение, где что-то понятно и объяснимо, а что-то понятно, но необъяснимо, но при этом все обязательно подчиняется законам коммуникативной компетенции и интерпретации. Достаточно представить себе семиотическую природу сигнум-функции ^[458] как архитектонический объект: существуют объекты, чья функция понятна в результате изучения, и на ней основывается их использование; однако невозможно распознать и вербализировать функциональное значение объекта, которое преобразуется в предписание или действие. Но допустим, что (а) эти функции вербализированы и (б) существуют другие невербализированные функции; семиология будущего сможет разработать металингвистический инструментарий, чтобы объединить категорию НЛ с категорией Л. Для нас же интересно то, что существуют знаки, значение которых в теории поддается вербализации, и в то же время существуют адресаты, чьи вербальные способности недостаточно развиты, чтобы выполнить эту сложную операцию по транскодированию. Однако даже если они не вербализируют значение, это не значит, что они его не понимают. Значение знака необязательно должно проясняться посредством утвердительного высказывания. Что означает выражение «пошел к черту»? Что мне надо последовать за Данте Алигьери? Конечно же, нет. Что я должен уйти? Да. Что говорящий на меня зол? И это тоже. Что говорящему мои утверждения и просьбы не кажутся логически обоснованными? Да, и это тоже.

Что значит произнесенное в замешательстве итальянское mah? А английское Oh, let me see… или французское Ouff, tu sais alors… ^[459]? У них нет закрепленного раз и навсегда значения прежде всего потому, что оно зависит от обстоятельств, сопутствующих произнесению и восприятию, но в любом случае они обладают значением, так как у них есть то, что Пирс называл «интерпретантой»: они могут быть преобразованы если не в другое устное высказывание, то в действие, в ответную реакцию другого типа (звук, прикосновение, жест), которые способны прояснить их значение. В учении Чарльза Пирса итоговая интерпретанта цепочки знаков, проясняющих друг друга, – это поведенческая привычка, то, каким образом знаки воздействовали и продолжают воздействовать на мир, о чем свидетельствуют сухие факты. Это объясняет, почему я начал с экскурса в историю не только телевизионных передач, но и реакции поколений на них: вторые были необходимы для интерпретации, пусть и в отчасти сказочном ключе, первых – или же доказывали возможность существования совершенно иной интерпретации.

Если понимание не тождественно вербализации, исследование особенностей восприятия может привести к недостаточно объективным выводам. Бывает, что субъект способен на вербализацию в терминах интервьюера, но отказывается от сотрудничества с доминирующим кодом, по крайней мере инстинктивно; бывает и наоборот, когда в интервью на телевидении люди, чувствуя «интеллектуальное» давление камеры, изъясняются несвойственным им языком, подражая услышанному по телевизору, и он, само собой, что-то выражает, но необязательно то, что хотел сказать говорящий. Следовательно, вербальный тест на понимание может показать, что испытуемый понял мало, хотя он понял достаточно, или что он понял все, хотя в действительно не понял вообще ничего.