Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Шефф cтр.№ 46

Если бы только мы с его матерью остались вместе…

Если бы только, если бы только…

Чувство вины и самобичевание – типичная реакция родителей наркоманов. В одной исключительно полезной книге – «Наркозависимый в семье» (Addict in the Family) – ее автор Беверли Коньерс пишет: «Большинство родителей, вспоминая, как они воспитывали своих детей, испытывают некоторые сожаления. Может быть, им хотелось бы быть более строгими или, наоборот, менее строгими; возлагать на своих детей больше ожиданий или меньше; проводить с ними больше времени или, наоборот, не подавлять их своей гиперопекой. Может быть, они размышляют о тяжелых событиях, случившихся в семье, таких как, например, развод или смерть, и рассматривают их как переломный момент, повлиявший на психическое здоровье их ребенка. Некоторые из них, возможно, несут тяжкое бремя стыда за свои поступки в прошлом, такие как измена, которые разрушили их брак и привели к недоверию в отношениях в семье. Какими бы ни были прегрешения родителей, наркоманы непременно распознают эти слабые места и извлекут из этого выгоду, манипулируя родителями… У наркоманов может быть масса претензий, в том числе большие и мелкие обиды и поводы для недовольства, уходящие корнями в прошлое. Некоторые из обвинений, возможно, вполне справедливы. Близкие могли причинить боль наркоману, не оправдать каких-то его серьезных ожиданий. В конце концов, разве бывают идеальные отношения между людьми? Но наркозависимые вытаскивают на свет эти проблемы не для того, чтобы выяснить отношения, уладить все недоразумения или в надежде залечить старые раны. Они начинают обсуждать их для того, чтобы внушить близким чувство вины. Оно становится инструментом, с помощью которого они манипулируют окружающими с целью и дальше предаваться своему пристрастию».

И тем не менее, если бы только…

Беспокойство, чувство вины и сожаления могут сыграть определенную роль – помогают нам держать в тонусе свою совесть. Но в чрезмерных количествах эти эмоции не приносят пользы – наоборот, лишают сил жить и бороться. И все же я не могу заставить их замолчать.

Дни шли, а от Ника не было никаких вестей. Наконец он позвонил. Из дома своей бывшей подружки. Он говорил очень быстро и явно врал. Сказал, что ушел по своей воле и не употребляет наркотики уже пять дней. Я ответил, что у него два варианта на выбор: либо он делает еще одну попытку и возвращается в клинику, либо живет на улице. Мои суровые слова скрывали безумное желание броситься к нему, обнять и прижать к себе.

Он продолжал настаивать, что лечение ему ни к чему, он и сам может остановиться, но я сказал, что обсуждать здесь нечего. Он вяло согласился на новую попытку своим обычным: «Мне все равно».

Я приехал к дому девушки и подождал снаружи, не заглушая мотор. Ник вышел и залез в машину. Я заметил черный синяк у него на щеке и порез на лбу.

– Ник, что случилось?..

Он поднял глаза к небу, а потом закрыл их.

– Ничего особенного, – вяло произнес он. – Какой-то придурок избил меня и ограбил.

Я заорал:

– И это ты называешь «ничего особенного»?

Вид у него был изнуренный и опустошенный. При нем не было ни сумки, ни рюкзака, ничего.

– Что случилось с твоими вещами?

– Всё украли.

Кто это? Парень рядом со мной – это не Ник, и он ничего не знает о ребенке, который остался в моей памяти. Будто в подтверждение моих наблюдений он наконец заговорил:

– Какого хрена я тут сижу? Все это дерьмо. Не нужна мне никакая клиника. Я уезжаю.

– Уезжаешь?

– Уезжаю.

– Куда?

– В хренов Париж.

– Ах, в Париж!

– Выбраться из этой дерьмовой страны – вот что мне нужно.

– И что ты собираешься делать в Париже?

– Мы с Томом и Дэвидом будем играть музыку в метро, заведем обезьянку и будем выступать, как старые шарманщики.

В течение следующих суток настроение у него менялось от неестественного возбуждения до почти коматозного состояния. Вдобавок к обезьянке он озвучил планы пешего похода в Мексику, вступления в ряды Корпуса мира и занятия фермерством в Южной Америке. Причем каждый раз он неизменно приходил к тому, что с унылой покорностью соглашался вернуться в наркологический центр. Потом опять заявлял, что не нуждается в лечении, что не притрагивается к наркотикам, черт возьми. А через некоторое время начинал уверять, что ему необходимы наркотики, что он не может жить без них.

– Жизнь – полный отстой, вот почему я торчу.

Я не был уверен, что еще четыре недели в клинике спасут ситуацию, но понимал, что попытаться стоит. На этот раз мне удалось устроить его в больницу Св. Елены, которая, как ни странно это звучит, располагается в винодельческом регионе – долине Напа.

Многие семьи тратят все до последнего пенни, закладывают дома, используют сбережения, отложенные на образование, опустошают пенсионные счета, чтобы оплатить эффективные программы лечения от наркозависимости, пребывание в исправительных лагерях, лагерях выживания в дикой природе, чтобы платить всевозможным психологам, психотерапевтам и психиатрам. Наши с Вики страховки покрывали большую часть стоимости этих программ. Не знаю, что бы мы делали иначе. Программа продолжительностью двадцать восемь дней стоила около двадцати тысяч долларов.

На следующее утро мы с Ником и Карен отправились в больницу, дорога шла мимо бескрайних желтых и зеленых полей – цветущей горчицы и виноградников.

На Сильверадо-Трейл я свернул на дорогу Санаториум-Роуд, которая ведет к больнице. Ник взглянул на знак, покачал головой и с иронией заметил:

– Отлично. Лечебный лагерь. Снова здорово.

Паркуя машину, я видел, как Ник оглядывается назад. Видимо, он обдумывал, как отсюда сбежать.

– Только посмей…

– Да ладно, испугался я. Господи! – сказал он. – Это будет сущий кошмар.

– По сравнению с побоями и чуть ли не убийством?

– Ага.

Мы вошли в главное здание и, следуя указателям, направились искать отделение лечения от наркозависимости. На лифте мы поднялись на второй этаж и пошли по коридору. В отличие от наркологического центра «Олхофф», здесь царила стерильность: серое ковровое покрытие, флуоресцентные лампы, бесконечные переходы, медсестры в белой, санитары в голубой униформе. Мы уселись в мягкие кресла у сестринского поста и принялись заполнять бланки, не разговаривая друг с другом.

Вскоре за Ником пришла медсестра с прической, как у комика Харпо Маркса, и в больших розовых очках. Она объяснила, что сначала он пройдет собеседование и медосмотр, а после этого его оформят в больницу. Обращаясь ко мне, она сказала:

– Все это займет около часа. Подождите его здесь.

Мы с Карен спустились вниз в магазинчик при больнице и из его скудного ассортимента выбрали Нику туалетные принадлежности. Когда мы вернулись, он сказал, что ему пора идти в его комнату. Мы проводили его. Он опирался на мою руку. Он казался почти невесомым, дунь – и улетит.