Социальный вид - читать онлайн книгу. Автор: Мэттью Либерман cтр.№ 2

Можно спорить с выводами Либермана, но игнорировать его исследования невозможно. Не быть в курсе его идей — значит опоздать на столетие.

Жюли Реше,

доктор философии (PhD),

профессор Школы перспективных исследований (SAS),

директор Института психоанализа Глобального центра передовых исследований (Нью-Йорк, США)

Наоми и Яну, благодаря которым я узнал, для чего мне нужен социальный мозг

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Несколько веков назад философ Иеремия Бентам писал: «Боль и удовольствие правят нашими поступками, словами и мыслями». Несомненно, мы всегда стараемся избежать физической боли и получить телесное удовольствие. Но действительно ли боль и удовольствие «правят нашими поступками»? По моему мнению, они управляют нами в гораздо меньшей степени, чем принято считать. Организации и структуры управления обществом действуют в основном в соответствии с утверждением Бентама, а потому упускают из виду и не используют ряд сильнейших мотиваторов человеческого поведения.

Последователи Бентама нередко не придают значения тому, что людей, помимо удовольствия и избегания боли, интересует что-то еще. Человек — общественное существо. И нами движет желание поддерживать отношения с друзьями и родственниками, мы наделены естественным любопытством к чужим мыслям, человеческая личность формируется под влиянием ценностей ближайшего окружения. Отношения с людьми приводят порой к поступкам, не соответствующим ожиданиям рационального эгоизма, но они представляются логичными при рассмотрении через призму теории врожденной социальности.

Последние два десятилетия я и мои коллеги развиваем отрасль науки под названием «социальная когнитивная нейробиология». В числе прочего с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) мы совершили ряд поразительных, невозможных ранее открытий о реакциях мозга на события социальной жизни.

Эти открытия систематически подтверждали предположения о том, что мозг от природы запрограммирован на формирование связей с окружающими. Одни аспекты социального разума прослеживаются на сотни миллионов лет назад, до ранних млекопитающих, другие развились относительно недавно и, вероятнее всего, присущи только человеку. Понимая, как эти мыслительные механизмы руко­водят нашим поведением, можно существенно улучшить жизнь отдельных людей и функционирование организаций. В этой книге я расскажу о нейронных механизмах социального разума и о том, как с их помощью извлечь максимальную выгоду из жизни в обществе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Истоки

Кто мы есть?

Ирв и Глория больше полувека были воплощением американской мечты. Дети Великой депрессии, они доросли от самых низов до сливок общества Атлантик-Сити. Познакомились еще школьниками, встречаться начали в старших классах. Ирва приняли в Дюкский университет.

Когда началась Вторая мировая война, Ирв пошел служить в морскую авиацию. Глория последовала за любимым в военное училище. Они поженились сразу после войны, и в период послевоенного всеобщего демографического взрыва обзавелись двумя малышами, которые выросли и стали преуспевающими юристами. Ирв сам построил дом, где и жила семья. Позже он стал работать в сфере недвижи­мости, и Глория помогала ему в офисе. Они были предприимчивой и смелой парой, им хватило смекалки и решимости прикупить несколько перспективных парковок, которые позже удалось с выгодой перепродать развивающемуся игорному бизнесу. Ирв и Глория никогда не разлучались — вместе жили, вместе работали, вместе отдыхали.

В 67 лет у Ирва обнаружили неизлечимый рак простаты. Смерть мужа подкосила Глорию. У всех случаются тяжелые потери, все как-то с ними справляются, но Глория не сумела. Ее разум и память начали разрушаться — остаток дней она думала и говорила только о покойном супруге. После его ухода прошло совсем немного времени, а Глорию стало уже не узнать. Обаятельная, остроумная и боевая, после смерти Ирва она зациклилась на себе, ничего вокруг не замечала и часто безосновательно злилась.

Друзья не понимали, что с ней происходит, и один за другим потихоньку исчезали из ее жизни. Родственники с трудом мирились с перепадами настроения и противоречивыми поступками Глории. Решили, что причины этих перемен кроются в мозговых нарушениях. Специалисты, к которым обращались родственники, предполагали у Глории болезнь Альцгеймера — одну из форм старческой деменции. Но объективно предварительный диагноз не подтверждался ничем, кроме прогрессирующего ухудшения памяти. Возникла версия, что мозг необратимо повредили антидепрессанты, которые женщине прописывали доктора.

Глория же точно знала, что с ней происходит: она просто не могла жить без Ирва. Мучением для нее стал каждый одинокий день. Мне это точно известно, я неоднократно слышал это от нее — Глория была моей бабушкой. Она медленно умирала от разбитого сердца. Много лет спустя я спросил своего отца, сына Глории, почему она так изменилась после смерти Ирва, и он ответил: «Она умерла вместе с ним. С его уходом ее больше ничто не радовало».

Союз дедушки и бабушки был для меня всегда образцом крепкой, здоровой семьи, примером счастья долгой совместной жизни. В детстве я приезжал к бабушке и дедушке, в дом, построенный Ирвом. И видел, как они нежны друг с другом и внимательны, как интересно им общаться с друзьями и близкими.

Мы с женой тоже коллеги, как Ирв и Глория, между нашими офисами — всего шесть метров. На примере дедушки и бабушки я понял: именно это и есть счастье. Но почему, когда долгие счастливые отношения заканчиваются или любимый человек уходит из жизни, накрывают мысли о том, что дальше жить не стоит? Почему мозг заставляет нас так сильно переживать боль утраты? Возможно ли, что душевные муки от потери близкого — это лишь конструктивный изъян нейронной архитектуры?

Исследованием этой темы мы с супругой занимались последние десять лет и установили: такая реакция не просто не случайна — она необходима для выживания1. Именно эволюция заставляет мозг реагировать на угрозы социальным связям так же, как на физическую боль.

В обоих случаях активируются одни и те же нейронные сети, которые, к примеру, заставляют нас не отпускать далеко от себя детей, чтобы обеспечить их выживание. И при боли утраты, и при физической боли нейронная связь заботится о том, чтобы потребность в близости окружающих, в пище и тепле сохранилась на всю жизнь.

Раз мозг биологически приравнивает боль утраты к физической — стоит ли обществу разделять их? Никто ведь не считает, что человек со сломанной ногой должен не обратиться к врачу для наложения гипса, а просто «взять себя в руки». Однако эти слова — первое, что слышит человек, на которого свалилось горе. Исследования с применением фМРТ (функциональной магнитно-резонансной томографии) показывают: само переживание утраты не совпадает с представлениями в обществе о нем. Люди верят, что боль утраты и физические страдания — это абсолютно разные вещи. Однако зафиксированные приборами реакции мозга наводят на мысль, что они существенно ближе, чем принято думать.